Михаил Воскресенский - Герман ведёт бригаду [Воспоминания партизана]

— Родимые… Вот и довелось своих повстречать… Родимые…

Местный отряд возник стихийно, действовал на свой страх и риск. Патриоты разобрали несколько шоссейных мостов, систематически портили телефонную связь оккупантов, напали на фашистский обоз, расстреляли предателя-односельчанина, который измывался над красноармейскими семьями. Перед расстрелом на фашистского холуя надели узду и провели его по всей деревне.

Рассказав о делах своей группы, старик попросил принять его бойцов в наш отряд. Мы посоветовали ему пока оставаться в этих лесах, больше вредить оккупантам на дорогах, наказывать предателей, расстреливая их на глазах у населения. Я поделился со стариком листовками и газетами и пообещал:

— Подожди, отец, обоснуемся в краях ваших — встретимся, вместе гансов-поганцев бить будем.

И верно, через месяц этот местный отряд партизан влился в нашу бригаду.

Каратели догадались о маршруте нашего движения, и чем дальше, тем труднее нам было идти. А тут еще в довершение всего зарядили дожди, по-осеннему нудные и долгие. Устраиваясь спать на мокрых еловых ветках, ребята находили еще силы шутить:

— Льет и льет распроклятый. Видать состарился Илья-пророк, не держится водичка-то.

— Это все зенитчики виноваты: продырявили небо в тысяче мест. Ангелам-белоручкам не управиться со штопкой.

В конце сентября мы встретили разведчиков Германа, а через два дня он сам, радостный и возбужденный, обнимал нас и жал нам руки. Жадно расспрашивал о последних боях в Партизанском крае.

Бригада — нас было в это время двести семьдесят восемь человек — стала лагерем у ручья Межник. Положение сложилось тяжелое: люди истощены, много больных и раненых, нет зимней одежды, плохо с провиантом. Три самолета, которые Герман вытребовал из тыла, доставили патроны, медикаменты, табак и соль. Помощь это, конечно, была неоценимая, но недостаточная, чтобы резко поднять боеспособность бригады.

С одним из самолетов к нам прилетел новый начальник особого отдела Кадачигов Александр Филиппович. Пенкина несколько раньше отозвали в Валдай.

Кадачигова партизаны встретили настороженно. Но лейтенант госбезопасности, сухощавый, подвижный, с живыми умными глазами и скупой улыбкой на лице, довольно быстро завоевал нашу симпатию. Правда, вначале он допустил промах. На второй или третий день своего пребывания в бригаде ему зачем-то срочно понадобился Герман. Начальник особого отдела формально не подчинялся командованию бригады, имел даже отдельную рацию. Кадачигов послал за комбригом своего ординарца. Герман отправил ординарца обратно и приказал передать Кадачигову, чтобы тот немедленно явился в штаб. Когда начальник особого отдела пришел, Александр Викторович спокойно, но очень твердо сказал:

— Товарищ лейтенант, запомните раз и навсегда: Третьей Ленинградской партизанской бригадой командую я — капитан Герман. Больше на эту тему вести разговоров ни с вами, ни с вашим начальством не будем. Вы свободны.

К чести Кадачигова надо сказать, что он не затаил обиды и сумел в очень короткий срок сделаться нужным человеком в бригаде, помочь комбригу в создании крупной разветвленной сети агентурной разведки. Впоследствии благодаря Александру Филипповичу нам удалось установить связь с подпольщиками города Порхова, с юными патриотами из поселка Пушкинские Горы, увести в бригаду большую группу армян из пресловутого «армянского легиона» гитлеровцев. Герман всегда с похвалой отзывался о работе нашего особого отдела.

В начале октября гитлеровцы блокировали лес, где находился наш лагерь и лагерь полка Афанасьева из 2-й партизанской бригады. Во всех окружающих деревнях они разместили гарнизоны, кругом расставили засады. Герман послал отряд Богомолова на разведку новых мест. Но Богомолов не вернулся. Позже стало известно, что отряд подался на юг Псковщины, затем вышел в советский тыл. Бригада очутилась в еще более худшем положении.

Стало ясно, что у ручья Межник нам оставаться больше нельзя. Посоветовавшись с Исаевым и Крыловым, Герман решил прорвать кольцо окружения и вывести бригаду в лес, северо-западнее Порхова, в район так называемой Никандровой дачи. Голодные и усталые, мы идем в бой. Почти без потерь прорываемся сквозь фашистские заслоны. После сорокачасового марша валимся, как подкошенные, отдыхать на лесистом островке, приютившемся среди гиблых болот.

Отоспавшись, разглядываем свое новое пристанище. Кто-то тоскливо роняет:

— Опять болота.

Сергунин пытается поднять настроение:

— Не болота, а остров. И называется он островом Святой Елены. Помните стихи:

— Гранита что-то не видно, а вот насчет пустыни, так это — точно. Я уже облазил все вокруг — думал хоть клюквы ребятам насобирать, и ни черта не нашел: ржавая вода да кочки.

Это говорит наш фельдшер Анатолий Иванов. Он и Катя Данилова стараются всячески облегчить участь наших раненых товарищей. Но что можно сделать, когда пуст болотистый лес, а на картофельных полях стерегут наших «заготовителей» фашистские засады с пулеметами и овчарками?

Ждем самолетов — день, другой, а они не прилетают. Все больше и больше дает себя чувствовать голод. Вечером 7 октября у костра Иван Иванович Сергунин достает свою заветную тетрадку — дневник, с которым он не расставался со времени организации партизанского отряда имени Чкалова, и делает запись: «Сегодня весь день ничего не ели…»

Я смотрю через его плечо и вспоминаю, как в полдень комиссар сам рюмкой делил остатки горохового супа-пюре. «Сухой паек» получили только раненые и больные. Многие из них говорили Исаеву:

— Мне сыпь, Андрей Иванович, поменьше. Силенка еще есть, потерплю.

Сергунин убирает в полевую сумку дневник и с бодрой улыбкой говорит:

— Знаешь, Михаил, в Прибалтике мне довелось слышать одну интересную поговорку: «Треска осенняя — тоща, волк голодный — тощ, а обоих их тощее — человек с островов». Рассматриваю я тебя и убеждаюсь в правоте народной мудрости. Уж очень ты тощ, даже неприлично как-то для начальника политотдела.

— Святая Елена и из тебя, Иван Иванович, соки подвыжала. Небось любая девица-модница позавидует сегодня твоей комиссарской талии.

Оба невесело улыбаемся. Пытаемся шутить, подбадриваем друг друга… Да, рано еще голову вешать. Есть еще порох в пороховницах. Еще повоюем…

Вечером следующего дня на эту тему у нас состоялся большой, принципиальный разговор. Хорошо запомнился он — прямой, честный, поставивший над многими «и» точки.

Весь день брызгал мелкий, противный дождь. Под вечер наконец прекратился. Вымокли мы порядком и с наступлением темноты старались держаться поближе к кострам. Две группы бойцов вернулись с задания. Одна взорвала мост на шоссе, другая добыла в деревне, занятой карателями, два мешка картофеля. У штабного костра собрался почти весь командный состав бригады. Говорили об итогах минувшего дня.