Уолтер Айзексон - Бенджамин Франклин. Биография

К тому времени Франклин начал понимать, что его аргумент о различии между внешними и внутренними налогами был, по-видимому, неприменим на практике. «Чем больше я думаю и читаю на эту тему, — писал он Уильяму в марте, — тем больше нахожу подтверждений мнению о том, что никакая промежуточная доктрина не может быть достаточно обоснована». Имелось всего два варианта: «Парламент имеет власть устанавливать для нас все законы, и парламент не имеет власти устанавливать для них никаких законов». Сам он начинал склоняться ко второму варианту, но признавал, что испытывает неуверенность [290].

Неуклюжие пляски вокруг вопроса о власти парламента, которые демонстрировал Франклин в первой половине 1768 года, способствовали тому, что его современники (а также последующие историки) делали разные выводы о том, во что он в действительности верил или какие игры вел. В действительности имелось несколько факторов, которые ему приходилось учитывать: он искренне верил, что умеренность и здравомыслие приведут к восстановлению согласия между Британией и колониями; он хотел предпринять последнюю попытку вырвать Пенсильванию у хозяев; он по-прежнему стремился к тому, чтобы некоторые сделки с землей одобрялись британским правительством. Но главное, как он признавался во многих письмах, его взгляды постоянно изменялись и он все время пытался привести мысли в порядок.

И вот еще один фактор, усложнявший ситуацию. Желание Франклина помочь разрешить возникшие споры в сочетании с амбициями породило надежду, что он может получить в британском кабинете министров должность чиновника, надзирающего за делами колоний. Министром иностранных дел в этом кабинете был только что назначен лорд Хиллсборо, и Франклин (безосновательно) полагал, что отношение этого человека к колониям окажется дружественным. «Я не думаю, что эта титулованная особа является врагом Америки», — писал он другу в январе. В письме сыну Франклин признавался, что у него имеются личные интересы. «Мне сообщили, что идут переговоры о назначении меня заместителем секретаря лорда Хиллсборо», — сообщал он. Однако приходилось признать — шансы весьма невелики. «Здесь считают, что я слишком американец».

В этом состояла суть дилеммы, стоявшей перед Франклином. Его стали подозревать, как признавался он в письме к другу, «слишком американцем в Англии и слишком англичанином в Америке». Мечтая о гармоничной и растущей Британской империи, он по-прежнему надеялся, что сможет соответствовать и нашим, и вашим. «Родившийся и выросший в одной из стран, долгое время живущий и заведший множество приятных знакомств в другой, я желаю процветания обеим», — заявлял он. Таким образом, он мечтал и даже всерьез надеялся получить должность в правительстве, на которой мог бы попытаться удержать две части империи вместе [291].

Когда Хиллсборо укрепился во власти, став главой совета по торговле и министром по делам колоний, Франклин получил поддержку других британских министров, которые почувствовали, что предоставление ему должности в правительстве поможет поддерживать разумный баланс сил. Наиболее заметной фигурой среди них был лорд Норт, ставший министром финансов после смерти Таунсхенда. Франклин встретился с ним в июне и признался, что хотел бы вернуться в Америку. Однако он добавил, что «остался бы с удовольствием, если бы смог каким-то образом быть полезен правительству». Норт понял намек и попытался обеспечить поддержку его назначению.

Этого не случилось. Надежды Франклина войти в британское правительство рухнули окончательно после его долгой и малоприятной беседы с лордом Хиллсборо в августе 1768 года. Хиллсборо заявил, что не намерен назначать Франклина и предпочел бы вместо него взять своего заместителя Джона Поунолла, лояльного бюрократа. Франклин пришел в уныние. Поунолл, «по-видимому, имеет прочное предубеждение против нас», писал он Джозефу Галловэю, своему союзнику по пенсильванской Ассамблее. И, нанося прямой удар по миссии Франклина в дополнение к личному оскорблению, Хиллсборо заявил, что раз и навсегда отказывается рассматривать петицию о выведении Пенсильвании из-под власти владельцев колонии. Так как надежды на достижение двух главных целей оказались перечеркнуты, то Франклин был готов изменить свою умеренную позицию в битве колоний с парламентом. Это оказалось поворотным пунктом [292].

Когда ситуация стала окончательно ясна, Франклин взялся за перо, чтобы начать печатную войну против Хиллсборо и пошлин Таунсхенда. Обычно большинство его статей были анонимными, но на этот раз он не слишком старался скрывать свое авторство. Он даже подписал одну из них прозрачным для всех псевдонимом Фрэнсис Линн. Отношения между Британией и Америкой оставались дружественными, утверждал он, «до тех пор, пока в головах ваших министров не возникла идея обложить нас налогом на основании решения парламента». Он утверждал, что колонии не намерены бунтовать против короля, но ошибочные действия министров способны «превратить в бунтовщиков миллионы лояльных подданных». Необходимо что-то делать. «Неужели в Британии не найдется мудрого и порядочного человека, который мог бы выдвинуть предложение, способное предотвратить зло?» В другой статье, написанной от имени озабоченного ситуацией англичанина, он предлагал задать семь «вопросов» «тем джентльменам, которые собираются предпринять энергичные меры в отношении американцев». Один из вопросов звучал так: «Почему их следует лишать собственности без их согласия?» Что касалось лично Хиллсборо, то Франклин назвал его «нашим новым Аманом» [293].

Оппоненты открыли ответный огонь. Одна из статей в Gazette, подписанная Макиавелли, называла «пародией на патриотизм» то, что так много американцев «заваливали газеты и увешивали деревья свободы» жалобами на обложение налогом, хотя в то же самое время исподтишка добивались назначений для своих друзей и «пытались заполучить должности» для себя. Макиавелли привел список из пятнадцати лицемеров; первым значился Франклин, занимавший должность почтмейстера. Франклин ответил, хотя и анонимно, что американцы критикуют парламент, а не короля. «Будучи лояльными подданными своего монарха, американцы считают, что имеют такое же право получать от него должности в Америке, как шотландцы в Шотландии или англичане в Англии».

Весь 1769 год Франклин испытывал все бóльшую озабоченность тем, что ситуация чревата разрывом. Америка не может быть побеждена британскими войсками, утверждал он, и скоро станет достаточно сильной для того, чтобы завоевать независимость. Если это случится, Британия будет сожалеть об упущенной возможности добиться согласия в империи. Чтобы подкрепить свою точку зрения, он опубликовал в январе 1770 года притчу о львенке и большой английской собаке, которые вместе плыли на корабле. Собака обижала львенка и «часто отбирала у него еду». Но львенок рос и в конце концов стал сильнее собаки. В один прекрасный день в ответ на оскорбления он сбил собаку с ног «мощным ударом», заставив ее «сожалеть о том, что она провоцировала его враждебность, а не поддерживала дружбу». Притча была «скромно посвящена» лорду Хиллсборо [294].