Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Вслед за Анею приехала и Любочка с Катей и Галей.

Труден путь, но Ока, заокские дали, лес, тишина — примирили с дорогою, а установившееся жаркое лето и чудесное купанье пленили всех.

Трудно было с едою, главным образом, с хлебом. Действующая карточная система в Калужской области ничего не давала, кроме хлеба, да и то для очень ограниченного круга населения… Ну, как-то справлялись. Жизнь нас всех уже приучила к лишениям. Были еще кое-какие запасы из Владимира. Кое-что оказией доставляли из Москвы.

Репутация приобретенного мною дома в Тарусе была высока. Прежние его владельцы — Софья Владимировна Герье и артистка московского Малого театра Надежда Александровна Смирнова — для Тарусы были «белыми воронами». Общество около них собиралось отборное. Кроме того, дом их был центром теософического общества, куда паломничали из многих мест. И вот случилось так, что бывавшие в доме раньше пришли к нам, и как-то само собою сталось, что Поленовы, Крандиевские, Федорченко, Цветаева, Снегирева и т. д. стали нашими или добрыми друзьями, или знакомыми… Не могу не помянуть добрым словом попытки Е.В.Поленовой-Сахаровой устроить меня на работу через местного начальника милиции, члена райкома. Из этого ничего не получилось, но, несомненно, расчищало дорогу для дальнейших шагов в этом направлении.

В начале июля я уехал в Москву за моими вещами и для продажи части моей библиотеки. Туда и написала мне Анюшка:

«Мишенька, родной мой! Если сказать по совести тебе, я рада, что тебя нет здесь сейчас. Уж очень как-то людно в доме. За стол садится девять человек. Пусть пока все образуется и уляжется… Приехала вчера Кудрявцева Ольга Александровна и "очумела от восторга". Ходит и все спрашивает: "Вишни тоже ваши, смородина ваша?"…

А ты там не переборщи со своею работою и ничего не таскай сам — надо же еще пожить здесь.

А мы вчера компанией сделали чудесную прогулку в "Долину грез", и нужно сказать, что это такие места, какие я редко в жизни видала. Купаюсь, плаваю и довольна своею прытью, и сплю как убитая.

Приезжай, родной, и привези с собою отца хоть денька на три».

В Тарусу я вернулся вместе с К.Н.Игумновым. Чувствовал он себя очень плохо, и мне было страшновато везти его, но горячее солнышко, чудесный воздух, благожелательное и почтительное окружение сделали свое дело, и через неделю он принялся готовиться к концерту, а вечерами стал играть и для нас.

«Дорогой М. М.! Вы меня приводите все в большее и большее восхищение: оказывается, ухитрились привезти всю свою обстановку и уже устроились на новом месте так, будто и всегда жили в Тарусе, принялись за сад. А я еще не успел "очухаться" от восторга, как Вы в два счета, не тратя времени на осмотр Тарусы и дома, доверившись моим описаниям, купили заочно дом и прямо поехали на житье.

Описание этого события будет самым волнующим в Ваших воспоминаниях. Я тщетно пытался вспомнить в мировой мемуарной литературе и беллетристике случаи, даже отдаленно напоминающие Ваше переселение, и не смог. Я на самом деле восхищен Вашею решительностью, деловитостью и последовательностью и, как писал Вам раньше, завидую.

Я указал Вам все обратные стороны Тарусы, так хорошо изученные на собственной шкуре. Теперь же, увидев Вашу энергию, могу спокойно сказать, что они Вас не коснутся.

Я думаю, что работа Вам в Тарусе в конце концов найдется. Вы — клад для Тарусы. Вы, слава Богу, учились во времена, когда узнавали болезнь без рентгенов и анализов — потому Вам и место в Тарусе. В Москве с рентгенами и лабораториями и я могу быть не дурным врачом.

Надеюсь, Вы перевезли Вашу библиотеку? С книгами плохо в Тарусе. Интеллигентных постоянных жителей, кроме обитателей Вашего дома, почти не было в Тарусе. Были книги у "московских тарусян", но имущество их было разорено в дни пленения, пропали и их книги… Ваш С.Цветков».

В конце июля приехала знакомиться с нами внучка Бреусочки — Таня Гайдарова. Я видел ее ребенком в 1929 году на похоронах Бреусочки. Теперь она писала мне:

«Дорогой дядя Миша! Первым долгом, получив Ваше приглашение, я достала карту Московской области, нашла на ней Тарусу и отметила на ней свой будущий маршрут. С огромным интересом жду дня отъезда. Так хочется познакомиться со всеми Вами. Я комсомолка. Мечтаю о поступлении в партию. Татьяна Гайдарова».

В это же время ее мать писала мне:

«…Таня продукт современный, оторванный от жизни нашей большой, когда-то, семьи, не знакомый с нею. Правда, я много рассказываю ей обо всем, что помню, но это не то. Она слушает как интересную повесть, но за сердце это ее не хватает. Ведь ей некого любить, не о ком заботиться. Я как-то не в счет. Я живу для нее и только ею, и это вошло для нее в привычку, а сестер, братьев, родных, близких никого нет. Это делает из нее эгоиста. Она любит институт, занимается с охотою, но ни сентиментальности, ни мечтательности в ней нет. Ее мысли заняты тем, чтобы пробить себе дорогу в жизни… Письмо ее к Вам характерно для нее… А все же Вы ее полюбите и приласкайте. Ольга Гайдарова».

Седьмого августа отпраздновали день именин Анюшки. Лето подходило к концу. Удлинившиеся вечера проводили с керосиновой лампочкой. Углы дома тонули во мраке, и все чаще вспоминались слова романса: «Лето прошло, цвет в полях опал, и так тоскливо стало на душе…». Конечно, москвичи с началом учебного года возвращались в Москву, и зиму мне предстояло жить одному… И надо немедленно было приниматься за ремонт печей, без чего немыслимо оставаться в доме.

Помню день отъезда… и внимательно-грустный взгляд Константина Николаевича. Зашумел мотор, машина двинулась, я постоял у калитки. Машина спустилась с горы и опять поднялась, и скрылась за поворотом…

4 сентября. «Милая Анюшка! Как грустно мне без тебя! Ты часто сердилась на меня. Месяц не разговаривала со мною. Мне не было легко с тобою: у тебя не было душевного покоя, и это передавалось мне. Вообще лето, эти три месяца, не были легки, и я устал и от себя, и от людей. Запас наших сил невелик, и все истощает нашу нервную систему. А ведь, по существу, жаловаться нам нельзя, недопустимо. Мы здоровы, благополучны, имеем свой угол, лето подарило нас теплом и чудесной музыкой чудесного Константина Николаевича…

Вечер Вашего отъезда был очень грустен мне. Лил дождик, хмуро, темно, но я помолился, вымылся, почитал, а утро встретило меня солнышком, цветами и туманной далью.

Ты должна подарить мне недельку своего общества без Марианны. Всю жизнь ты с "приложением", в заботе о нем, расстройстве, тревоге и никогда сама по себе. Это, должно быть, хорошо. Отсюда, ведь, "смерть хорошая", но жизнь-то… У тебя она, конечно, не собачья, но душевного мира она не дает — по пословице: малые детки — малые бедки, а большие детки — большие бедки… Приезжай с Саввичем на недельку, поживи с нами, только не привози с собою тревоги о Марианне.