Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Нам грустно было расставаться с Вами, и мы скоро заметили, что в нашем древнем соборе не видно человека, который своим присутствием как бы поддерживал наш авторитет, ободрял нас, когда мы унывали, а иногда своими умными и дельными замечаниями старался исправить то, что мы по неопытности, нерешительности допускали. Теперь, кстати сказать, бумажных цветов на иконостасе в нашем соборе нет — их выбросили.

Оставив как-то все свои дела секретарю, я сумел на шесть деньков съездить к себе на родину в село Заястребье, на родные могилки. Там хорошо отдохнул, забылся от своих обычных дел, насладился природой, которая там девственно хороша, купался в реке, ловил рыбу… Одним словом, использовал коротенький отпуск очень хорошо.

Итак, М. М., желаю Вам всего доброго с точки зрения вечности, по молитвам Святых князей Владимирских.

Уважающий Вас, Ваш молитвенник, епископ Онисим».

29 октября. Киев. «Дорогой М. M.I Спасибо Вам за письмо и добрые пожелания. Ваши письма мне особенно радостно получать — в них я чувствую теплоту и близость душевную.

Киев, несмотря на зияющие пустыми окнами развалины, несмотря на горы кирпича и железа на месте бывших домов, по-прежнему очарователен. Условия жизни трудные. Комната маленькая, мебели у нас нет, но на все невзгоды мы смотрим философски, и настроение у нас хорошее от одного сознания, что мы в Киеве. А когда пойдешь в парк над Днепром, побродишь по старым, тенистым аллеям, — голова кружится от радости.

Работаю в Институте клинической медицины. Оснащение и руководство прекрасные. Портят дело мои коллеги, да наличие привилегированных больных известного Вам стиля.

Вообще, чем больше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что избранный Вами путь — тишины и уединения в Тарусе, книги, и природа — это самое лучшее и самое радостное. И потому, должен сознаться, я завидую Вам. А Вы пишете еще о летнем пребывании у Вас Игумнова, пианино и музыка — это уже совершенный идеал, который может только сниться. Впрочем, и мне есть чем похвалиться — это колокольным звоном в Киеве, которого я не слышал лет двадцать.

Увидеть Вас в Киеве было бы для нас величайшей радостью. Пишите, дорогой, не забывайте. Георгий Косткевич».

30 октября. Мякит. «Дорогой М. М.! Ура! Ура! Наконец, первая часть моей Одиссеи закончена. Мне возвращена свобода. И вот я хотя кричу "ура!", но на душе не радостно. Рассчитывал, что удастся выехать отсюда, но пока надежды мало и надо браться за какую-то работу. А 14 лет срок достаточный, чтобы заслужить покой и» окружение родных. Все меня поздравляют, жмут руку, некоторые даже обнимают и целуют, как будто бы я завершил большое и полезное дело, а на самом деле всего-навсего потерял больше трети своей жизни, потерял лучшие годы.

Все Ваши письма получил и продолжаю верить в нашу встречу; на берегах родной Оки… Ваш, пока далекий, любящий Сергей Коншин».

1 ноября. «Милая Анюшка! Наконец, печь сложена, и я у себя в комнате за своим столом. У меня тепло, и печь, по-видимому, вышла удачной. Камина я еще не топил — нет к нему принадлежностей, и я их заказал. Очень тяжела была уборка, как и процесс кладки печи — ведь все время я носил сам и песок, и глину, и кирпичи, словом, был подручным у печника. Ну, печка на месте, и "за все слава Богу".

Повидался я с новым райздравотделом. Он работал во Владимирской области и, конечно, знает меня. Кроме того, ему дали в Калуге указания насчет меня. Встретились мы дружелюбно. Работа мне обеспечивается — ему нужно только разобраться в штатах и выкроить ставку для меня.

Очень мне грустны наши денежные дела. Там, где "недостатки, там и неполадки". Не будем идти по этому пути. Мне "узко" сейчас в жизни. Такая полоса безработная. Она пройдет. Будем иметь терпение. Пока же вот что, если Саввич соберется сюда, — пусть захватит сколько-нибудь соли. Здесь ее не купить.

6 ноября. «Милая Анюшка! Что-то давно нет вестей от тебя. Жизнь одолела? Так вот, чем труднее она становится, тем нужно быть покойнее. От этого и себе легче, и другим. В этом направлении и нужно себя тренировать, или, во всяком случае, помнить постоянно.

На днях пришли ко мне познакомиться внучка М.Н.Ермоловой и бывшая артистка московского Малого театра З.А.Сахновская. Они обе здесь на работе в Доме культуры. Первая поет. Вторая руководит драмкружком. Живут они в классе Дома культуры, неотопляемом, без кипятка и прочей "культурой" такого же стиля. Послушал я их, посмотрел и сказал за себя от всей души — "за все слава Богу"».

11 ноября. «Милая Анюшка! Твои слова о смерти, твоя усталость от грязи, московского быта, нужды — чрезвычайно больны мне. С нуждою пока делать нечего — ее надо терпеливо переносить. Покойный Славский говаривал: "Стоя на рогоже — делай вид, что стоишь на ковре". Ну, а от московского быта нужно время от времени отдыхать здесь. И так черно ты описала старость, мелочность, жадность. А я этого не чувствую и не хочу видеть этого за собою, как не вижу и за тобою. Напротив, по пословице: "понимать" — значит "прощать". А понимать старость и может, и умеет. И на этом ее свойстве основана мудрость стариков. Я, например, уже давно не стремлюсь кого-либо переделывать на свой лад. Я понимаю, что этого делать не следует, а мирюсь с человеком таким, каков он есть, а если это не приемлемо, то просто отхожу. И так во многом, многом в жизни. Нет уж, не хули ты старость».

10 декабря. «Милая Анюшка! Доехал я домой отлично в кабинке машины. Дома все в порядке. Ждем тебя на каникулы.

Мое впечатление от вашей жизни вовсе не такое "узкое", какое я имел по твоим письмам. Здоровы, в тепле, сыты. Саввич прилично зарабатывает. Ирина не только балует, но и помогает. Не надо гневить Бога "желанием смерти". Надо благодарить его.

Москва утомила меня чрезвычайно. Всячески утомила — и физически, и нравственно. Не надо мне бывать в ней без особой нужды. Вот только Вас повидать с Любочкой и Вашими семействами. Так обидно, что наш остаток дней я оторван от Вас. А только около Вас мне и тепло».

12 декабря. Мякит. «Мой бесценный М. M.! Итак, я вольный гражданин своей родины. Мое многолетнее терпение, наконец, увенчалось успехом. Но осталось сделать еще большой и трудный шаг — это покинуть навсегда эти милые края. Только Вам я напишу все откровенно: из меня стало сейчас как бы два человека — один тоскует и рвется к родным, друзьям, на родину, к солнцу, теплу. Боится, что последние друзья уйдут в могилу, гнетется одиночеством и неприглядностью здешних краев. А другой человек панически боится — длинной трудной дороги, морской качки, обнаруживает в своей душе какие-то привязанности, невольно нажитые за эти годы… И в результате миллион терзаний, колебаний и, может быть, очень глупых решений. Но все-таки думаю, что первый человек победит и я пробью лбом все стены и сначала направлюсь к братьям, а потом к Вам. Ваши письма очень меня к этому подстегнули. Конечно, надо спешить. Работаю я здесь в клубе, и жизнь моя течет в занятиях скверной музыкой. Зарабатываю мало, но имею много дорогого свободного времени, много читаю, много валяюсь без дела и как-то отдыхаю от пройденных многочисленных трудов.