Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Насчет февраля? Конечно, будет светлее, но еще не теплее, и главное, еще не сытнее. Бр. Бр. И это мое узилище… И еще мне снился сон: женщина безликая читает что-то в серых листах. "Что Вы разбираете?" — спрашиваю я. "Смотрю, сколько Вам жить". — "Года два проживу?". — "Нет, два месяца". Проснулась от волнения, что "не успею" чего-то сделать. Чего? Дописать. Каково? А что я умру в марте какого-то года — это мне сдается давно.

Ну, не смейтесь. Наталья Вревская».

12 января. «Милая Анюшка! Дни и недели мелькают как верстовые столбы в окне вагона. Прибавил день и час. И когда я думаю о весне, то не могу отделаться от одного представления, что приедешь ты опять сюда в конце июня… и решаю про себя не реагировать на это и не говорить об этом.

Вживаюсь в Тарусу. Успех мой, правда, не материальный, растет. Вчера читал лекцию в клубе. Полный зал. Порядок, тишина. Лекция была платная. Я ничего не взял за нее, кроме большого успеха… Работа моя в больнице налаживается. Имеется целый ряд рабочих замыслов. Приобретен микроскоп. На районном собрании медработников назначено мое выступление. Так вот и живем. Большую радость доставляет мне камин. В комнате часа на 3–4 душисто и особенно "по-сухому тепло". Надоела зима. Трудна она во 2-й половине нам, старикам».

14 января. Кокошкино. «Что же пожелать Вам, М. М.? Необходимого прожиточного минимума: тепла, пищи и одежи.

28-го отпустили ребятишек. Последние дни пришлось работать с 8 утра и до 7 вечера. А тут вновь валенки худые, нога чувствует снег. Отдала подшить отцу ученика, с которым так много возилась. Ну, и уважил! Учительницу! Поставил такую дрянь, что вновь надо тратить деньги на эту же работу. На днях свезли в Петровскую больницу коллегу. Грипп с осложнением на легкие. Болела и работала. Холодная квартира. Картинка: по дороге тащится лошаденка, простыней покрыта больная, плетемся сопровождающие. Вид больной ужасен. Сама она хочет только умереть… Вот и спета песенка. Много Вам хочется рассказать.

Но нет сил, нет энергии. Жить не по силам. Все дело в прожиточном минимуме. Холодное, дымное наше жилище наводит грустные мысли. Тепло ли у Вас, и как с дровами у Вас лично и в Вашей местности вообще? А.Крюкова».

В тот же день. Мякит. «Мой дорогой друг. Мысли мои всегда с Вами. Всегда грущу, что жизнь нас разметала так далеко и так надолго. Молю Бога, чтобы сохранил нам жизнь до нашей встречи.

Застрял я в своих проклятых краях и, по-видимому, не выберусь из них раньше мая-июня. Зима у нас в этом году очень суровая, все трещит от морозов. Жду тепла с огромным нетерпением. Всегда вспоминаю вечера у камина в Алабино. Какие это были хорошие дни. Как многих нет уже в живых, кто тогда и не думал о смерти. А я радуюсь, что жив до сих пор, и не только жив, но и молод крепок и, как будто, еще могу попадать в

Когда появляюсь на народе в клубе, чувствую на себе дамские взгляды, хоть и плохо одет. Но мои взгляды отсюда очень далеки… Здесь у меня много учеников детишек, и я с ними дружен, и они меня любят, но сына, который так далек от меня, они заменить не могут…

А Ваших писем опять нет давно. Целую крепко. Прощайте до весны. Сергей Коншин».

19 ноября. День крещенья. Утро воскресенья и праздника. Вчера день смерти матушки. Горела лампадочка, тикали часы, сгущались лиловые сумерки, и кругом была разлита грусть и тишина. А затем пришли «осколки разбитого вдребезги» все «бывшие». Бывшая поэтесса, артистка, бывший Онегин из оперы Зимина. Стол хорошо накрыт, печенье из жмыхов свеклы, картофельные котлеты и ни кусочка хлеба. Но все довольны. Отмечается хорошее: уют, белая скатерть, зажженная елочка, и никто не говорит о недоедании. Пения у бывшего Онегина не вышло. Зато артистка хорошо прочитала стихи Гумилева, полные предчувствия близкого конца и отражения настроения первых годов революции. Шумел самоварчик, догорали свечи, пахло разогревшейся елочкой, а кругом витали отошедшие, и их присутствие было почти ощутимо.

Работа моя определилась. Принимать «простых людей» не трудно и приятно, но их слишком много, «простых людей», и они очень однообразны даже и в своих печалях, а это бывает утомительно.

О моих выступлениях в клубе и на районном совещании «говорит весь город». Районное совещание оставило очень грустное впечатление. Какой серый и «скудный» народ… А из Владимира письма с вестями, что отделение мое совсем опустилось, что вспоминают обо мне ежедневно, что до сих пор удивляются — как это я ушел, и почему меня отпустили. Нехорошая там атмосфера. До сих пор «ивашененки» отравляют ее.

22 января. «Милая Анюшка! Надеюсь, Саввич доехал благополучно и не простудился, и на нас ничем не огорчился… Но какой вид у него! Истомлен, устал. Это грипп доконал его. У него намерения с апреля взять отпуск, продолжить его здесь больничным листом на месяц, а что дальше, там видно будет. И тебя в половине апреля думает направить сюда. Ах, если бы все это было исполнено! Не забывайте наши годы. Не забывайте, что наша жизнь, особенно сейчас, "как цветок полевой — ветер подул, и не стало ее". Сегодня солнечный, тихий морозный день. Деревья все убраны инеем. Окна не замерзшие, и мир Божий виден мне на восток и на юг. Пишу целый день письма. Написал одиннадцать, получил четыре, и все четыре чем-то хороши. Из Ленинграда, Киева, Владимира, Архангельска.

С Саввичем встреча была здесь сердечная. И я по первому взгляду увидел, что приехал он другом. Радуюсь этому, и не потому, что ожидал другого, а потому что другого не случилось и не могло случиться.

Приехала ли Ирина? Очень хочу повидать ее. И хотя на первых порах моей работы мне не хочется отпрашиваться в Москву, а придется, если Ирина там».

26 января. «Милая Анюшка! Сегодня рухнула моя последняя надежда повидать тебя здесь, значит, до весны, до лета. Ну, что делать! Перейдем к очередным делам.

Работою своею я, в общем, доволен. Посильно творится доброе дело. Утомляет меня очень прием. Народ валит скопом. Он прост, непритязателен, но его слишком много. А мешок картофеля сегодня на базаре стоит уже 550 рублей. Каково? Что же будет дальше? Бедные мы, бедные… А Сахновская лишилась работы здесь. И что она будет делать, никто не знает. И в Москву ей нельзя, и здесь оставаться незачем.

Читаю в рукописи переписку художника В.Д.Поленова. Она уже печатается и скоро выйдет отдельной книгой. Письма носят характер несколько случайного собрания. Я люблю такого рода чтение, мне оно интересно, но сравнивая мой "материал", чувствую, что он человечнее, глубже, интереснее, хотя и не касается прославленных людей. Ведь большинство их, помимо своего прямого таланта, часто бывают и мало приятны, и даже не всегда умны. Кроме того, интерпретация писем дана его дочерью скупо, сухо, "с поджатыми губами"…