Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Следующие два дня я провел почти целиком в церкви. Мне нужно это стояние там. Меня это приближает к Богу, к вечности, к истине… Отстояв Пасхальную заутреню, уехал в Москву. Праздник кончился. Еще в вагоне он чувствовался в народе с узлами куличей и пасох, освященных в церкви, но Москва прогнала и этот призрак.

К 12 часам собрались все у Ани — Вышипаны, Вова с детьми и женой, Саввич, Марианна, Ирина… Это была дань прошлому без настоящего содержания, обряд без веры, оболочка без ядра.

Муром. «Как Вы встретили Светлый день, дорогой М. М.? Я был у заутрени, под конец которой у меня закружилась голова от духоты и тесноты, и я вынужден был с печалью уйти домой. И представьте себе мою радость: прихожу домой и слышу передачу из Праги обедни, как раз перед Евангелием. Архиерейская служба, великолепный хор. И мы с женою отслушали всю обедню до конца.

Грустно думать, что мы больше не увидимся. Столько бы надо обсудить вместе и продумать, да и просто повидать милые и дорогие черты дружеского лица. Крепко Вас обнимаю и целую. Н.Печкин».

20 апреля. Владимир. «Досточтимый Михаил Михайлович, здравствуйте! С чувством благоговейной радости приветствую Вас, дорогой М. М., со светоносным днем Христова Воскресения и от всей души желаю Вам благоденствия* со здравием.

Мое долгое молчание не сочтите за невежливость. Была большая занятость, иногда сопряженная с поездками служебного характера. А сейчас не могу умолчать о возникшей надобности во Владимирской епархии в школе художественного мастерства по реставрации и изготовлению иконной и стенной живописи и различных предметов церковно-богослужебного обихода, проектом которой я был занят значительное время. Школу я думаю открыть в Мстере Вязниковского района, некоторых мастеров которой, я полагаю, Вы знаете. Это Модоров Федор, В.Н.Овчинников, Андрюшин, Бороздин. Второй из указанных — Овчинников, работавший минувшим летом в Кремле по реставрации живописи в Большом Успенском соборе, соглашается быть у меня руководителем школы.

Волна религиозного подъема, наблюдавшаяся в период войны, хоть и не спала, но храмов стало открываться меньше. Возбудили особое ходатайство о колоколах для нашего собора.

Не видим мы Вас, Михаил Михайлович, в нашем древнем соборе, но чувствуем, что Вы в наши праздники мысленно с нами, и помним Ваш испытующий, умный взгляд. Думаю, что Вы опять отдались великому делу служения больному человеку, и молю Бога о помощи Вам.

Остаюсь, уважающий Вас епископ Онисим».

20 мая. Москва. «Дорогой М. М.! Наконец, я принуждена была перехоронить мужа и свекровь. Они перенесены на Армянское кладбище без кремации, чего я так желала. 1937–1947 — десять лет! Я не могла решиться трогать могилы, пока меня не заставят это сделать. От Дорогомиловского кладбища в моей душе остался след неизгладимый. Должно быть, я так много там перечувствовала, что оно мне и дорого, и мило, дороже нового. Там все было священно, а здесь уже нет. Трудно это выразить в словах. Одно только хорошо, что это случилось, пока я жива. Без меня заняться этим будет некому.

Желаю Вам здоровья. Ольга Павловская».

24 мая. «Родной мой! Так досадно, что мечта моя не сбылась. Я так хотела хоть на денек перенестись к тебе в комнату, посидеть у камина, вообще переключиться совсем в другой мир, в другую обстановку. Жизнь здесь такая скучная, такая скудная и при том такая тревожная, что я часто хочу плакать, что со мною бывало редко. Одна мысль о том, что народ кругом голодный, что Вова извелся, что дети бледные и больные от недостатка питания, не дает мне покою… А перспективы какие?

…Ну, я не выбралась… Ну, чтобы вдруг открылась дверь, и вошел ты? Нужно сказать, Таруса — это не то, что надо. Сколько бы раз я могла побывать у тебя, побыть с тобою — будь ты поближе, достижимее. Надо Тарусу "пересмотреть" и найти городишко на линии железной дороги. Аня».

31 мая. Мякит. «Мой дорогой М. M.! Как мне хочется скорей на родину, скорее к Вам! Но увы! Я попал опять в тупик. Осенью, дурак, не решился ехать из-за холода, остался до весны, до тепла, ждал все первых пароходов. И когда пароходы пришли, появилось распоряжение не отпускать "нас", правда, "временно". Сколь продлится это "временно" и чем оно вызвано — никто не знает. И вот я теперь рву и мечу, и нахожусь в скверном состоянии.

19 июня. Дорогой М. М., время идет, а я по-прежнему далек от Вас. Тянет в родные края сильно, и тосковать я еще не разучился. К здешним краям я привык, но полюбить их не смог…

Ваши письма читаю всегда с большой грустью. Они мне напоминают, что жизнь уходит и все любимое дорогое и неповторимое осталось далеко, далеко. Хоть Вы и пишете, что Тургенев говаривал: "Умный человек не может не грустить", — однако, лучше это чувство побороть совсем, тогда легче будет жить… Но с Вами мы должны погрустить, и о многом. Дай Бог дожить до дня нашей встречи и не растерять последних сил молодости. Целую крепко. Сергей Коншин».

16 июля. «Мишенька, дорогой! Дела мои складываются так, что я задержусь здесь надолго, но вчера позвонил Константин Николаевич и сказал мне, что он собирается в Тарусу в воскресенье 20 июля. Тогда я надумала съездить с ним на несколько дней — повидать тебя и сделать кое-какие запасы продуктов.

Что у нас? Плохо чувствует себя отец. Болел. Была Температура до 40. Что это было, не знаем. Семья Вовы на даче, все по-настоящему голодают. Честно говоря, мне надо оставаться здесь и не ехать в Тарусу. Не сердись ты на меня за это. Аня».

К.Н.Игумнову Таруса, 30 июля

5 сентября. Москва. «Милый, дорогой М. M.I Московские докучные дела и хлопоты уже затянули нас в свою орбиту, и наша беспечная, поэтичная жизнь в Тарусе особенно резко контрастирует с здешним существованием и кажется нам коротким чудесным сном. За все восемь лет нашей жизни с Сережей мы еще ни разу не проводили так хорошо летний отпуск, как в этом году. А так как Вы явились главным инициатором этого, то мы приносим Вам самую горячую благодарность. Но Вы были не только инициатором и организатором нашего отдыха: чудесные вечера в Вашем уютном доме то в полумраке гостиной, когда душа оттаивала и растворялась в родных мелодиях Чайковского, льющихся из-под пальцев доброго волшебника Константина Николаевича, то за круглым столом при ярком свете лампы, озаряющей веселые, смеющиеся лица и вытянутые персты, указующие на Вас — единственного, упрямо избегающего общей участи "дурака". То в Вашем фантастическом "дворцовом" кабинете у пылающего камина за интимной беседой в кругу милых людей — эти очаровательные вечера остались одним из лучших воспоминаний нашего тарусского жития. Да будет благословен Ваш гостеприимный дом.