Вадим Яловецкий - Хроники старого меломана

— Училище официантов с красным аттестатом, курсы буфетчиков да ещё корочки столяра-краснодеревщика.

— Отлично, но ты в теме-то разбираешься? Потянешь?

— Да, ведь мне даже пришлось работать директором в кафе.

— Тогда давай знакомиться: Владимир Николаевич. На месте я всё тебе покажу и всё обсудим, лады?

Это место я знал — дом шесть, на Невском. Здесь располагалась Лавка художника, куда доводилось заходить во времена художественной школы. Свернули во двор, остановились. Владимир Николаевич проводил меня в подвальное помещение, где ковырялись рабочие. Они сооружали подиум под будущую стойку бара. Осмотр зала, кухни и подсобок оставил хорошее впечатление. Беседу продолжили в кабинете на третьем этаже. Жизнь приобрела смысл, насыщенные хлопотами трудовые будни внушали оптимизм и веру в лучшее будущее. Прошло несколько недель. За это время я созвонился с бывшей администраторшей из «Фрегата», объяснил ситуацию и предложил работу на новом месте. На примете были кандидатуры в официанты и повара. Работы над интерьером шли к концу. Списки на оборудование, посуду и приборы написаны. Меню, калькуляция блюд, технологические карты на коктейли составлены и переданы в бухгалтерию. Предложения по согласованию вопросов технической вентиляции, пожарной инспекции и СЭС поданы.

Но дело стопорилось за отсутствием финансирования и элементарного трудового договора. Шеф забрал мой паспорт для оформления. Ничего не происходило, отсутствие денежных вливаний не приближало торжественной даты открытия. Время шло. И это не нравилось. Я перестал бомбить (ну, если только по пути) и пропадал на территории будущей, замечательной, как мечталось, точки общепита. Административно-хозяйственные хлопоты отодвигали на задний план робкие ростки тревоги и недоверия к будущему работодателю.

Но спустя пару месяцев я настроился на серьёзный разговор и тронулся в путь по знакомому маршруту. Во дворе что-то было не так, ощущалось нервозное движение. Я быстро поднялся по лестнице, не дойдя до кабинета Николая Владимировича, стал свидетелем неприглядной сцены. Дверь распахнулась, из неё выскочил шеф и заячьими зигзагами бросился наутёк. Он промчался мимо, обдав запахом пота и страха. За ним гналось несколько крепких молодцов. Парни держали в руках предметы, напоминающие огнестрельное оружие. Возбуждённая толпа промчалась вниз по лестнице, раздались выстрелы.

Я обомлел: мама, куда я попал? Взбудораженные сотрудники офисов выглядывали из-за дверей и растерянно переговаривались. Во дворе раздались крики, вой милицейской сирены, военные команды. А по лестничному пролёту уже грохотали сапоги ОМОН. Кончилась история отвратительно. Мне, как и другим свидетелям, пришлось оправдываться и давать показания следователю. Работодатель бесследно исчез, а с ним и паспорт, это вынудило писать заявление на утерю, платить штраф, собирать справки. Было стыдно перед хорошим администратором за собственное легкомыслие. Утешал тот факт, что я не успел вложить в новое предприятие своих средств. Недостроенную точку общепита законсервировали до поры до времени, а я, освобождённый от каких-либо обязательств, вернулся к частному извозу. Шёл 1995-й год, других альтернатив пока не было.

Прежде, чем я продолжу свою историю, хочу разобраться и пояснить значение этого иностранного слова. Многим известно, что бутлегер — это «подпольный торговец спиртным во время действия Сухого закона в США в 1920-е-1930-е годы. В широком смысле слова — торговец различными контрабандными товарами, но, чаще всего, самогонными спиртными напитками, музыкальными записями или подержанными автомобилями» (Википедия). А вот английский синоним знаком лишь знатокам языка и просвещённым книгочеям — «the moonshiner», что на русский можно перевести приблизительно как «лунный синяк». Теперь о том, что я имел в виду. У нас таких мудрёных слов не применяли, а использовали прекрасные для слуха русского: самогон или самопал. Вначале девяностых журналисты стали употреблять новояз «левак» или «палёнка».

Рассказывая о своей работе в кафе «Фрегат», я обошёл тему левака, хотя это и являлось основным приработком любого бармена, ведь фокусы с недоливом или разбавлением алкоголя ушли в далёкое советское прошлое. Ещё в 1990-м году мы с Вадиком Алиевым прикупили первую партию левого коньяка в десятилитровой канистре. Помню, как спиртометром мерили градусы и дружно возмущались несоответствию с ГОСТом. Но настоящую школу подпольного производства и продажи алкоголя я познал, когда в девяносто пятом сблизился с Олегом Николаевичем Курзиным. Я уже рассказывал о нём: музыкальный коллекционер, бармен со стажем и… бутлегер. Как-то в клубе коллекционеров у нас зашёл разговор о работе за стойкой. Я частенько пользовался советами коллеги (по жизни он был старше меня на четыре года). Курзин знал, что «меня ушли» из «Фрегата», и я занимаюсь извозом. Тут-то Олег и предложил поработать с ним в качестве шофёра-экспедитора. После аферы с кафе на Невском я без колебаний согласился. И всё-таки поинтересовался, отчего прекрасному водителю и здоровяку понадобились мои услуги. Олег как-то неопределённо хмыкнул и ушёл от ответа. Позже я понял, в чём проблема, — Олег пил без меры, внутренние ограничители отсутствовали. При его могучей комплекции алкоголя требовалось много, Курзин наливался долго и основательно. При этом, естественно, страдал бизнес по продаже левого алкоголя и мои нервы.

Каждый день я ездил через весь город на своей потрёпанной «пятёрке» к Олегу на квартиру, мы таскали в машину десятилитровые канистры с коньяком. Помещалось до тридцати штук, больше машина выдержать не могла, но частенько я ездил по адресам без стокилограммового Курзина, тогда на пассажирское место я ставил дополнительные канистры. Тема предельно простая: купил по одной цене, продал по другой. Развозка в адреса по предварительным заказам, оплата по факту. Разгрузился в нескольких точках, вернулся на базу, то есть, в квартиру Олега в послевоенном доме, отстроенном пленными немцами в конце сороковых. Несколько рейсов, и вечером работодатель выплачивал процент с выручки. Набегало неплохо — сто пятьдесят тысяч рублей, а то и больше. По тем временам это среднемесячная зарплата рабочего. А цена горючки после бензинового кризиса 1993-го года установилась на отметке одной тысячи рублей за литр. Полного бака топлива за сорок тысяч хватало на несколько дней что, в общем-то, не сильно обременительно для кошелька и ежедневных разъездов.

Деньги, после расходов на семью, уходили на компакт-диски. Винил стал уже не интересен. Тут мы с Аликом солидарно мотались и в клуб общества коллекционеров (толкучка в Озерках приказала долго жить), и по музыкальным магазинам, куда завозились коробки с западных распродаж, здесь можно было поживиться раритетами. Осваивая новый бизнес, узнавал немало нового. Например, если в начале девяностых мы приобретали настоящий алкоголь с коньячных заводов Азербайджана и Дагестана по воздуху, то с удорожаниями перевозок и таможенными сборами, доставка пересела на колеса автофургонов. То, что продавал Алик уже с уверенностью можно назвать леваком, то есть самодельным алкогольным суррогатом.