Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Моро был заподозрен и присоединен к ним. Негодование общества достигло высшей степени. Чудовище же трепетал сам и не спал двух ночей к ряду на одном месте; большую часть дня он проводил на бельведере замка в Сен-Клу с подзорной трубой, направленной на Парижскую дорогу, постоянно боясь приезда курьера с известием о возмущении. Г-жа де Ла-Рошфуко, которую я встречала у Августины Турсель, говорила ей, что ей часто случалось находиться втроем с первым консулом и его женой, что Бонапарт был очень молчалив и забавлялся прорезыванием мебели перочинным ножом, который всегда держал при себе, и что его настроение можно было узнать по движению руки. Какое счастливое состояние души! В сердце — ад, а за его широким лбом — демон гордыни! Г-жа Дюгазон, давнишняя знаменитая артистка комической оперы, уходила со сцены. Ей назначили последний бенефис; артистки Comedie française выбрали для спектакля пьесу «Сарторий»: в одной сцене в этой пьесе Помпей сжигает, не читая, список заговорщиков. Они хотели воспользоваться этим обстоятельством, чтобы дать извергу урок. Бонапарт явился в театр; когда дошли до упомянутой сцены, он побледнел, рот его покривился. Я сказала трем сестрам Турсель, которые были со мной: «он задохнется от бешенства». Но он встал, резким движением отодвинул стул и удалился из театра. Его отъезд произвел шум в партере. Бонапарт возвратился домой в ярости.

Он занялся возвышением своих родственников и раздавал им различные титулы. Его сестры и невестки стали вдруг принцессами крови. Крикуны выкрикивали об этом на улицах; торговки, услыхав об этом, стали давать себе титулы, в роде, например, princesse d’asperge (принцесса спаржи), princesse d’épinard (принцесса шпината) и т. д. Их отвели в полицию; они отвечали тем, кто арестовал: «Что бы вы ни делали, мы все-таки останемся принцессами». Когда принцессы крови появились в первый раз в театре, в публике раздались голоса в партере, напоминавшие об Энгиэнской крови. Появились стихи о конце существования республики:

Я была чрезвычайно рада, когда узнала, что русский двор носит траур по герцоге Энгиенском; в Париже это произвело сильное впечатление в кругу благонамеренных людей. Г-н Морков приготовлялся к отъезду, и я с огорчением видела тоже необходимость покинуть страну, где я снова нашла счастье и благоденствие.

Г-жа де-Шатильон, мать г-жи де-Тарант, просила меня навестить когда нибудь утром. Когда я пришла к ней, она после некоторого колебания сказала мне: «Я хочу просить вас, чтобы вы взяли с собой в Россию мою дочь». Эти слова произвели на меня невыразимое действие: у меня не хватало духу предаться радости при виде скорбной нежности матери. Я стояла молча, ответив только наклонением головы в знак согласия, но заметив, что она внимательно смотрит на меня, как бы ожидая ответа, я сказала ей: «Я поеду не раньше, как через 6 недель», и поспешила переменить разговор.

Я находилась в большом затруднении, не зная, каким образом достать паспорт для г-жи де-Тарант, так как она не хотела вычеркивать своего имени из числа списка эмигрантов, и я боялась, что обратят на нее внимание, тем более, что в Париже начинали высылать женщин. Все, к кому я ни обращалась, не могли мне дать совета. В это время, когда я находилась в таком затруднении, мне однажды докладывают о приходе лакея г-на Шуазель-Гуфье; лакей передал мне письмо и громадный министерский портфель, запертый на ключ. Г-н Шуазель в своем письме просил, умолял, заклинал меня простить его за смелость, которая, писал он, была следствием его глубокого уважения и доверия, которое я ему внушала. Благодаря своим сношениям с Моро, он подвергался опасности быть арестованным, и поэтому просил меня взять на хранение его бумаги, которые показали бы его образ мыслей; его письмо заканчивалось целым потоком восхищений по поводу характера моего поведения в Париже. Я сделала вид, будто верю всему этому, но между тем я ясно видела, что он побуждает меня дать отчет о чистоте его убеждений в Россию. Трудно не подозревать этого: его дружба с Талейраном и все, чем он пользовался, благодаря его милости, все говорило против него; большая часть его имений были ему возвращены, а также все древности, собранные им во время его путешествий; его двор был наполнен капителями и разбитыми колоннами замечательной красоты. Все это доказывает, что милости эти были приняты им от Бонапарта. Герцогиня де-Жевр просила меня позволить ей привезти ко мне г-жу Шуазель-Гуфье, почтенную и интересную женщину, которая стояла по своим душевным качествам гораздо выше своего мужа. Я приняла ее с радостью и с живым интересом и два дня спустя возвратила ей визит. Г-н Шуазель во время моего визита смотрел на меня с беспокойством; он не видал меня с тех пор, как послал мне свой портфель; очевидно, он боялся, чтобы я не проговорилась об этом при его жене: ему было неловко признаться ей в своей двуличности. Я ни одним словом не обмолвилась об этом, хотя мне очень хотелось пошутить над ним. Я говорила о моем отъезде и о моем затруднении получить паспорт для г-жи де-Тарант. Мы условились с ним о часе, когда он пришлет мне лицо, заведующее этим делом. Я просила г-жу де-Тальмон, невестку г-жи де-Тарант, прийти помочь мне в этом деле, так как я не имела никакого понятия о правилах и формальностях в этом государстве. Она сидела у меня, когда доложили о приходе этого таинственного человека. Одна его фигура возбуждала некоторое удивление. Представьте себе человека уже немолодого, длинного, сухаго, с худым безобразным лицом оливковаго цвета, с черными, как уголь, пронизывающими глазами, длинным острым носом, бледными тонкими губами; вся его фигура походила на скелет. На нем был светло-серый костюм с полосатым жилетом, светло-серые панталоны и такие же чулки, на ботинках маленькия пряжки. Волосы его были зачесаны по старой моде с буклей за ушами и косой по-прусски. Никогда я не видела более мрачной фигуры. Я несколько минут стояла молча; этот странный человек не внушал мне никакого доверия; наконец я спросила его, может ли он достать паспорт для одной особы, записанной в число эмигрантов, паспорт по всем правилам, чтобы иметь возможность выехать на воды в Германию. Он ответил гробовым голосом: «Отчего же нет». «Но что же нужно сделать для этого?» — «Я приду сказать вам об этом завтра вечером. Тогда же вы мне сообщите имя этой особы, хотя я его уже знаю». — «Кто же это?» — «Г-жа де-Тарант». Я дала ему луидор за его драгоценный визит. Он сделал поклон с такой напускной улыбкой, что я не могла удержаться от гримасы, глядя на него. На другой день он принес необходимые бумаги и сказал, что г-жа де-Тарант должна отправиться с ним к некоторым рабочим его квартала, чтобы взять их в качестве свидетелей, которых она могла выбрать сама. Пришлось подчиниться этой формальности, и я дала ему 2 луидора за его второй визит. Через два дня он принес паспорт, прося г-жу де-Тарант последовать за ним в префектуру. Хотя все дело было исполнено по закону, мы не могли отделаться от некоторого страха. Г-жа де-Беарн предложила мне пойти с ней подождать г-жу де-Тарант на набережной у префектуры, и мы прождали около часу в неизъяснимом страхе; наконец к нашей радости она явилась с паспортом, данным ей по всем правилам, снабженным всеми подписями начальствующих лиц, между прочим и Талейрана.