Михаил Шервуд - Байки

Несколько раз я брался за колбасу: то жарил, то варил. Получалась какая-то коричневая жидкость и полупрозрачные кусочки, похожие на хрящи. Иного способа привести колбасу в съедобное состояние не придумывалось, пришлось плюнуть. Заткнул её в морозилку да и забыл. Работы много, поспать- почитать некогда.

К 8 марта к нашей Леське (простите, Олесе Тарасовне) приехал отец. Тато, то есть. И привёз целый мешок разнообразных украинских деревенских вкусностей. Вечером мы уселись посидеть, самособой. Леська решила показать татови своему, что такое сервелат, который она прикупила в своей Москве. Тот понюхал, пожевал, пошёл на кухню и положил лепестки сервелата на сковороду. Сервелат скорчился и распался на полупрозрачные кусочки и коричневатую жидкость. Точь-в-точь, как моя колбаса. Они все подумали, наверно, что я сошёл с ума. Мне просто было почему-то очень смешно. Леськин отец молча достал круг украинской деревенской колбасы, водрузил её на стол и предложил пожарить: исчезнет она или нет. Никто не пытался, мы просто слопали мгновенно. Куда там сервелату до украинской домашней колбасы с чесноком!

Подошла весна и я отпросился на три дня в Ленинград для смены одежды. Не помню сейчас, почему летел из Домодедово, а не из Пулково. Только в районе Павелецкого вокзала простоял два раза в очереди за четырьмя палками полукопчёной колбасы: давали не более двух палок в одни руки. Счастлив был неимоверно, потому что до осени нормальной колбасы мне не купить, да и ребят угостить надо.

А про “премиальную” колбасу я забыл.

Меня разбудили всхлипывания. Я спал после ночной, а тут, здрасьте вас, женский плач. Нафига это надо. Смотрю, в углу со шваброй елозит Катя, уборщица, и всхлипывает. Катя крайне добросовестная личность, да и вообще… “В чём дело, Катя?” А она в панику: как же, разбудила, ой, извините, ой, простите, ой, я больше не буду. Ну, заводское начальство, чуть что, лишало их мизерных премиальных за хорошую работу. И мы порой ходили к заму по быту с просьбой подбросить Кате побольше.

Катя признаётся, что её девочке сегодня целых десять лет, придут дети, а угостить нечем. В этом городе, кроме сухого вина и кильки в томате, не было ничего, нас на заводе по спецталонам кормили так, что ой, мама. Так откуда она на гостей возьмёт, да с её-то зарплатой. Да ещё в этом городе.

Мне в этот момент ничего в голову не пришло, кроме мысли об этой замороженной несъедобной колбасе. Вот, наконец-то избавлюсь. Вытащил из морозилки: “На, Катя.” Та в сопли. Ой, как же, я же разбудила ненарочно, что же Вы делаете, это ж такое сокровище по нынешним временам, у меня же денег нету выкупить, да как же так же .И всё такое. А мне спать надо, ёлки-палки.

На следующий день она пришла благодарить и принесла подарок от своей девочки. Детский рисунок с цветочками с надписью: “Спасибо Ленинграду!” Как же мне стало стыдно, мама моя родная! Господи, какая я свинья, никогда не думал. За это надо рыло начистисть, а не благодарить. Сам есть не смог, не стал, отдал девочке на день рождения. Хорошо, что ребята не знают.

Ребята не узнали. Рисунок девочки я возил с собой, пока он не истрепался. Будь это сейчас, закатал бы его в пластик. Бывает, когда становишься очень уж доволен собой, рисунок девочки помогает. Понимаешь, что и ты можешь быть дерьмом.

А может быть, и есть?

Она спросила: “А как проехать на Ириновский проспект, там дом один, корпус шесть?” Говорю: “Вон туда, на Большой Пороховской сядете на любой трамвайчик и до Ириновского.” Надо было сказать, что я первый день в Питере, чтобы она отцепилась, так ведь не угадаешь, кто есть кто…

“А где они пересекаются, а то мне нужен дом один, корпус шесть?”- “Они не пересекаются, - говорю,- они переходят друг в друга. Большая Пороховская заканчивается и начинается Ириновский.”

Она не согласилась: “Что это говорите такое, так не бывает.” – “Ну как же,- возражаю ей, - вот Литейный заканчивается и начинается Владимировский” – “Да нет же, - говорит она, совсем не так. Просто с одной стороны Невского идёт Владимировский, а с другой – Литейный. А мне надо на Ириновсий, дом один, корпус шесть. Как попасть, скажите, если знаете, а то не пойму ничего.”

Случай явно тяжёлый. Начинаю с самого начала. ”Вон там, - показываю, - сядете на любой трамвай вон в ту сторону и проедете, погодите, раз, два,…четыре остановки. Это как раз начало Ириновского. Справа - “Полимерстройматериалы”, а слева – “Cокол”. Под железной дорогой проедете – вот и Ириновский.”

Она спрашивает: “А который там дом один, корпус шесть, мне туда надо?”- “Всё просто, - говорю,- или справа, или слева. Спросите на одной стороне, если не то, перейдите на противоположную.”

Она за прежнее: “А как я узнаю, что это Ириновский, где они пересекаются? А то ведь сейчас перестали обозначать дома.”

Я сказал ей: ”Простите, я очень спешу.” И удрал. Потому что вспомнил красавицу Дарину.

Я с ней познакомился в поезде, она ехала в Ленинград поступать в институт. Потому что школу она закончила и надо искать мужа. Ну не сидеть же ей с такой красотой в колхозе. Я понял, что ей было всё равно, в какой, нужен был муж с дипломом. Это было время, ещё когда инженер котировался выше торгаша. Она вполне могла подцепить выходца из Института Торговли, которых тогда почти откровенно презирали. Моих объяснений она не поняла.

Мы встретились на Комсомола, и я повёл её показывать город. У начала Литейного моста она увидела табличку с надписью “10 км“: “А что это ?” – “Скорость транспорта.” – говорю. Она удивилась: “Как так - скорость, мост же короткий, где здесь 10 километров? И ехать через него не час.” –“Ну, понимаешь, Дарина, - говорю, - вот если есть участок длиной в десять кэмэ и по нему едет трамвай один час, а в середине где-то стоит мост, и трамвай , не меняя скорости, проходит его, то и получается, что на мосту можно повесить табличку “10 км”. Согласна?” Она не согласна, потому что трамвай идёт по мосту не один час, во-первых, и длина его не десять кэмэ, во-вторых.

Ещё несколько попыток объяснить ситуацию, как говорится, успехом не увенчались. Мы уже давно шли по Кутузовской набережной, а вопрос правомерности таблички так и не был решён: “Они что ли дураки – такое вешать, не пойму.”- говорила Дарина.

Мама, помнится, рассказывала о девушке, довоенной знакомой её младшего брата. И я спросил: “Скажи, зачем встряхивают термометр, когда измеряют температуру людям?” У неё было такое удивлённое лицо: “А ты не знаешь, да? Так чтобы меньше была температура, ты её не стряхнёшь, а она будет больше.” – “То есть, - сказал я, - если на термометре тридцать, а ты не стряхнёшь, то он может показать, скажем, шестьдесят шесть?” Она кивнула головой: “ Ну да, а ты как думал? Конечно.”