Артём Драбкин - Самоходчики

На тридцатьчетверке я уже был в башне заряжающим, пушкой управлял командир. В Ясско-Кишиневской операции я участвовал на Т-34. Ясное дело, в таких боях как на СУ-76, где приходилось стрелять, мне не пришлось участвовать и не пришлось командиру машины Исаеву. Эта операция для нашего полка обошлась довольно легко, в том смысле, что не было больших боевых действий. Название полка не изменили, хотя полк воевал на тридцатьчетверках. Когда мы держали оборону за Днестром, то нам присвоили наименование «Измайловский». Знаете, где Суворов воевал? В Измаиле мне потом пришлось побывать после госпиталя, но я не буду рассказывать о всех перипетиях моей жизни. В разведку я попал после госпиталя.

Интервью: Александр Бровцин.

Лит. обработка: Александр Бровцин

Нас отправили в Саратов во второе артиллерийское училище, где мы проучились 3–4 месяца, из них месяц потратив на заготовку дров. Потом у нас учили. А чему нас учить? Мы все с боевым опытом, артиллерийские премудрости знали почище некоторых училищных лейтенантов. Поэтому нам быстренько присвоили лейтенантов и направили в Челябинск, получать СУ-152.

В апреле 1943 года, получив звание «лейтенант», я был назначен командиром самоходной установки СУ-152.

Наш 1545-й тяжелый самоходный полк, под командованием подполковника Тихона Ефремовича Карташова, входил в состав 30-го Уральского добровольческого танкового корпуса 4-й танковой армии. Нашего командира ценили и начальство и солдаты, поскольку полк всегда был готов и к бою и к маршу. Первой командой после боя была: «Осмотреть оружие, вывести нулевые линии, заправить машины боеприпасами и горючим, проверить ходовую». Только потом разрешалось поесть и поспать.

Я чуть позже расскажу про наш первый бой, но когда мы из него вышли, то оказалось, что соседний танковый полк потерял почти все машины. Мы потом разговаривали с ребятами: «Ну как с нашим дураком воевать? Только и знает, что «Вперед!» А Карташов нам говорил: «Полезете на рожон, я вас первый прихлопну!» Вот кустики, вот овражек, вот скирда, используйте местность, внезапность, скрытность. Поэтому у нас подбитых танков много, а потери небольшие. Вот такие командиры и выигрывали войну.

Шишкин Николай Константинович, 1945.

Конечно, относительно небольшие потери в нашем полку объясняются еще и тем, что нас использовали для поддержки. Мы только обеспечивали выполнение задачи основным боевым подразделениям — танковым и стрелковым, которым нас придавали, а не решали самостоятельные задачи.

Расчет орудия Н. К. Шишкина.

Первый бой мы приняли на реке Нугрь, за которой на крутом берегу виднелась деревня Большая Чернь, превращенная немцами в опорный пункт. Оттуда, по наступающим по большому ржаному полю танкам и пехоте, били 88-мм зенитки. В этой ржи не поймешь откуда стреляют. Танки горят. Наводчик Бычков у меня был отличный. В этом бою он сжег два танка. В какой-то момент по нам попали. В рубке искры, запах каленого металла, гарь. Механик-водитель Никонов бросил машину в низинку. Я вылез из люка, стал оглядываться. С трудом обнаружил противотанковую пушку на окраине поля в кустарнике. Мы вышли из ее сектора обстрела, и она теперь била по танкам. Я решил развернуться и, наведя орудие на ориентир в створе с пушкой, выкатиться на нее для выстрела. Если с первого выстрела не попадем — нам хана. Едва мы вышли из низинки, как пушка стала разворачиваться в нашу сторону. Бычков крикнул: «Выстрел!» и одновременно раздался его грохотом. Я успел крикнуть: «Никонов! Назад!», но это было лишним — Бычков попал.

Танки форсировали неглубокую речку, обходя Большую Чернь слева. Мы прикрывали огнем их маневр. Вдруг во фланг атакующим танкам вышло три или четыре «Пантеры» и открыли огонь. Я так скажу, если танк противника появился в полутора километрах, то различить его тип можно только в бинокль, да с упора, да в неподвижной машине, и то не всегда. Ну, а в реальной обстановке на поле боя, в пыли, в дыму, мы их не рассматривали. Так вот с тысячи метров мы их сожгли, по крайней мере три штуки остались на месте. Продвинулись вперед, смотрим, и у меня волосы дыбом — это наши Т-34. Все — трибунал! Только проехав еще немного, и увидев кресты на башнях, я успокоился — танки оказались немецкие. Я был прав — они по нашим стреляли, но если бы это были наши танки навряд ли мне удалось доказать свою правоту…

В этих боях пришлось мне встретиться и с командармом. Мы вышли в район Шемякина. Из садов, расположенных на окраине этого населенного пункта немцы нас встретили огнем, подбив несколько танков. Одно орудие мы подавили, поймали в прицел следующую цель.

Я крикнул: «Аладин заряжай!» И в это время удар — рация слетела с места, казенник орудия резко опустился вниз — болванка пробила цапфу. Я крикнул: «Никонов! Назад!», и вторая болванка только чиркнула по броне. Самоходка откатилась метров на двадцать и встала за пригорком. Ствол висит, в казеннике снаряд, а тут еще и стук по броне. Я открываю лючок в броне, смотрю, стоит командарм 4-й танковой Богданов с пистолетом в руке: «Куда, сынок, путь держим?» Я говорю: «Болванка в цапфе» — «А, хорошо, ну, давай двигайся в ремонт». А мог бы шлепнуть, если бы целым пятился назад. В ближайшем лесу ремонтники заменили орудие, на снятое с другой машины, и вскоре мы уже догнали полк.

Недели через две, в одном из боев ранило командира батареи, и я взял командование на себя. Все же у меня был опыт двух войн, а многие командиры машин впервые попали на фронт. Получалось у меня хорошо и впоследствии на формировке меня утвердили в этой должности.

За бои на Курской дуге наш 30-й Уральский добровольческий танковый корпус получил звание Гвардейского, а я — орден Красной Звезды. Я не пил ни в Финскую ни в Отечественную, а тут пришлось. В полку был обычай опускать орден в стакан полный водки, выпивать его до дна, и потом уже можно было крепить награду к гимнастерке. Помню, командир полка усадил всех за стол, достал орден, положил в стакан. Все выпили, а я отодвинул и ем. Командир полка посмотрел: «Я ему орден, а он не пьет! А, ну!» Пришлось выпить. Поставил стакан, закусываю. Командир: «А говорит, не пьет! Стаканами пьет!» Можно сказать, что это было мое причащение.

Сидят: неизвестный, Н. К. Шишкин, Потапов. Стоят: Авраам, Подрезов.

Кстати кроме наград, за подбитые танки экипаж получал деньги — 2 тысячи рублей за каждый. Обычно за операцию мы подбивали не один танк, а как правило 3–5, а то и больше. В моем экипаже не было постоянной схемы распределения денег: иногда делили поровну, а иногда давали больше наводчику или, если знали, что например, у Аладина дома старики остались, давали ему побольше, чтобы мог домой послать. Иногда деньги распределяли и между батарейцами, не участвовавшими непосредственно в боях. Например, давали механику-регулировщику или еще кому — они же тоже у нас работают. Офицерский паек — печенье, тушенка, конфеты — всегда делился на весь экипаж, а не съедался где-то в сторонке. Работали тоже все вместе, поэтому и экипаж и приданные нам автоматчики к нам, командирам, относился очень тепло. Был такой случай на Курской дуге. Мы стояли несколько дней, приводили себя в порядок. К нам во взвод автоматчиков прибыло несколько человек из бывших зэков. На следующий день мне доложили, что один из этих ребят украл булку хлеба. Хотя мы были не голодные, но питание было ограниченным, да и как можно у своих же воровать? Я ему говорю: «Выкопай яму, так чтобы только голова твоя торчала». Посадил его в эту яму и поставил часового — сделал своеобразную гауптвахту.