Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

В двухмоторном самолете было много знакомых лиц. Среди них находились: гроссадмирал Дёниц, генерал-полковник Гудериан, оберстгруппенфюрер Зепп Дитрих, министр Зельдте [303] Зельдте Франц (1882–1947) — государственный и политический деятель Германии, один из руководителей организации «Стальной шлем», рейхсминистр труда, обергруппенфюрер СА, прусский государственный советник. Умер в американском военном госпитале во время подготовки Нюрнбергского процесса. , которого я видел только на фотографиях, Бальдур фон Ширах, доктор Кальтенбруннер и другие. Стояла чудесная летная погода, но полностью отдаться приятным ощущениям от полета я не смог — не давала неопределенность будущего. Лица других пассажиров тоже были серьезными.

С нюрнбергского аэродрома нас на машинах Красного Креста доставили во Дворец правосудия, а перед этим сопровождавший нас американский капитан снял с меня наручники — видимо, ему самому такая мера предосторожности показалась нелепой. Тогда никто и не думал, что не всем, кто переступал порог этого здания, было суждено вернуться обратно. В одном из помещений дворца нас встретил комендант тюрьмы полковник Андрус.

Из всех прибывших погоны на униформе были только у гроссадмирала Дёница и у меня. Однако, после того как нам разъяснили, что в этом месте все прибывшие являются простыми заключенными, мы со смирением позволили снять с нас данные атрибуты былой принадлежности к германскому вермахту.

Меня поместили в камеру номер 31 на нижнем этаже. Через открытую откидную крышку тюремной двери я с любопытством принялся изучать свое новое окружение. Взгляд упал на дверь камеры, располагавшейся прямо напротив моей, в проеме которой стоял Герман Геринг. Видимо довольный своим размещением, он кивнул мне. Надо признать, что в тюрьме Дворца правосудия все было организовано наилучшим образом, и в первые дни мне такие перемены даже нравились.

Через два дня меня перевели в камеру номер 97 на втором этаже, которая хорошо проветривалась и откуда можно было видеть небо и верхушки деревьев. Иногда сюда долетали даже звуки музыки с далекой ярмарочной площади.

«От сильного ветра ночью начался шторм…» — играла старинная шарманка.

То, что мне довелось в те месяцы пережить, о чем я думал и что чувствовал — всего этого с лихвой хватило бы для написания отдельной книги. Это было суровое время, когда на многие мучительные вопросы ответ мне приходилось искать самому. Но тем оно и дороже — сегодня я не представляю, что бы случилось, если бы это время у меня изъяли. Ведь в те месяцы мною были сделаны очень важные выводы, которыми я руководствовался в своей будущей жизни.

Я и сегодня не могу сказать, что именно явилось причиной невиданного ранее духовного самобичевания, которое началось у меня в первые недели пребывания в Нюрнберге. Мне все представлялось в черном цвете — и мое будущее, и мое прошлое. Возможно, сказывалась атмосфера самого процесса, а может быть, причиной явилось разочарование в тех людях, которых ранее я ценил очень высоко.

Не исключено также, что глубокую депрессию во мне вызвали оторванность от внешнего мира, отсутствие вестей о моей семье, а также сам факт неслыханного ранее падения моей родины. Я чувствовал только, что сам должен справиться с охватившим меня унынием. В этом вопросе никто не мог помочь, даже самый лучший боевой товарищ и друг. Постепенно мне удалось взять себя в руки и вновь стать хозяином своей жизни — мужество и присущий мне жизненный оптимизм снова вернулись.

Иногда во время прогулок по тюремному двору я видел Рудольфа Гесса. Его рука была постоянно прикована наручниками к руке конвойного, а сам он, отрешенно устремив взор куда-то вдаль, мерил тюремный двор быстрыми шагами. Однако Гесс не производил впечатления умалишенного человека. Мне показалось, что вся его манера поведения являлась не чем иным, как застывшей маской, которую он надел на себя по собственной воле. Позднее мне довелось разговаривать со многими людьми, знавшими Рудольфа Гесса в прошлом. И каждый раз возникал вопрос: а не мог ли он все-таки полететь в Англию по заданию Гитлера, который обязал его хранить молчание?

Некоторые допросы, проведенные представителями стороны обвинения, видимо, показали, что моих знаний недостаточно для использования в ходе готовящегося процесса. На протяжении нескольких недель я был лишен того разнообразия, которое привносит с собой в жизнь заключенного вызов к дознавателю. Про меня как будто забыли. Однако, когда 20 октября 1945 года от полковника Андруса в мою камеру и камеры ряда других узников проникла весть о том, что нас не рассматривают в качестве военных преступников, а держат как свидетелей, которые могут понадобиться еще какое-то время, я счел это вполне справедливым.

Ни самоубийство доктора Лея, а затем и доктора Конти [304] Конти Леонардо (1900–1945) — партийный и государственный деятель Третьего рейха, статс-секретарь Имперского министерства внутренних дел по санитарной службе и народному здравию, имперский руководитель здравоохранения, начальник Главного управления народного здравия НСДАП, руководитель Национал-социалистского союза врачей, обергруппенфюрер СС. не привели к каким-либо серьезным изменениям в настроении заключенных. Тогда для узников приготовили весьма неприятное новшество — по ночам камеры стали освещать ярким светом от лампы через откидную крышку тюремной двери. При этом прятать лицо под одеялом запрещалось. Во время сна оно всегда должно было быть видно караульному, находившемуся в коридоре.

Как-то раз ночью меня несколько раз будил один такой особо добросовестный караульный, который затем привел в мою камеру дежурного офицера. Мне удалось убедить его, что у меня не было намерения прятать свою голову. Все дело заключалось в моем высоком росте, из-за которого мне приходилось использовать для сна каждый сантиметр нар. Караульный отстал только тогда, когда я подтвердил свои слова непосредственным показом. После этого мне разрешили спать дальше.

Однажды меня привели в особенно большое помещение для допросов, в котором находилось довольно много пожилых людей в форме, в том числе и генерал армии США. Меня вновь заставили во всех подробностях повторить весь ход подготовки и проведения операции в Италии. Под конец генерал задал ряд уточняющих вопросов, выдававших в нем профессионала. Позже мне стало известно, что это был сам генерал-майор Уильям Донован, который во время войны являлся начальником Управления стратегических служб и ведал в американской армии теми же вопросами, какими мне приходилось заниматься в немецкой. В скором времени ему предстояло принять участие в работе Нюрнбергского военного трибунала в качестве помощника судьи от США.