Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

На весь коридор с тридцатью камерами и пятьюдесятью заключенными в них имелась всего одна раковина. Судя по следам, в ней мылась вся посуда из-под еды и другие емкости из камер. Как выглядело это помещение, когда случался засор, не поддается никакому описанию. Умывание же в самих камерах осуществлялось над маленькими и насквозь проржавевшими горшками для стирки, взятыми не иначе как в средневековых монашеских кельях.

Однако в конце концов человек привыкает ко всему, и я, как и мои предшественники, начал вести свой календарь проведенных в камере дней, отмечая на стене целые недели. Судя по отдельным следам, кое-кому из прежних сидельцев довелось пробыть в заключении более двадцати лет.

В камере этажом ниже находился бывший обер-лейтенант люфтваффе. Как мне стало известно, его поместили сюда за то, что в свое время он являлся офицером национал-социалистического руководства, отвечавшим за вопросы политического воспитания личного состава. Мир тесен, и мы в процессе общения «из окна в окно» нашли общих знакомых — от него я узнал новости, касавшиеся ряда моих студенческих друзей. По непонятным причинам бедолагу лишили табачного довольствия, и я, естественно, пришел ему на помощь, расширив дыру в окошке и аккуратно сбрасывая ему свои подарки. Пачки сигарет точно приземлялись на узкий выступ в стене возле его окна.

В этой тюрьме меня допрашивали также два французских офицера, от которых я узнал, что один из офицеров моей истребительной части «Юго-Запад» попал в плен к французам и отказывался давать какие-либо показания.

— Надеюсь, вы не рассчитываете на то, что я отдам ему соответствующий приказ? — съязвил я.

В ответ, будучи воспитанными людьми, они заметили, что рассказали мне об этом для того, чтобы похвалить его за стойкость. От них мне также стало известно, что один из наших людей, некий Н., оказался двойным агентом и получал денежное вознаграждение от обеих сторон. Следует заметить, что мы подозревали о ведении им двойной игры еще во время войны, но для окончательных выводов у нас не хватало доказательств. В целом атмосфера проводимых французами допросов была дружелюбной и позволяла надеяться на то, что в будущем народы Франции и Германии будут жить как добрые соседи.

Мистер Бове также не забывал про меня и иногда навещал, задавая все те же вопросы. Как бы то ни было, за те недели, в которые я выступал в роли подследственного, мне удалось сделать немало интересных наблюдений относительно моих следователей и применявшихся ими методов ведения допроса. Однако в течение последовавших трех лет я вынужден был прийти и к другому выводу — заключенный никогда не освоит в полной мере используемые ими приемы.

Несколько с другой стороны показал себя полковник Р., он же Фишер. Как уже говорилось ранее, наши отношения с ним не сложились. Он появился вновь где-то в середине июля и потребовал, чтобы я поставил свою подпись под протоколом, содержавшим всего три вопроса, на которые мне надлежало ответить либо «да», либо «нет».

Я точно знал, какие ответы ожидает получить от меня полковник, но ответить так, как ему хотелось, не мог, поскольку это противоречило бы действительности. Тогда Р. дал мне еще один час на размышление, отправив обратно в камеру и как бы в невзначай заметив, что в Англии применяются совершенно иные методы допроса и он еще сегодня может устроить так, чтобы меня на самолете отправили в Великобританию тем же вечером.

В камере я быстро написал ответы на том весьма сомнительном в правовом отношении документе. Мне было хорошо известно, как часто мои боевые товарищи проявляли слабину в подобных и еще более сложных ситуациях, поскольку в течение всего времени моего заключения сотни раз об этом слышал. Я их не осуждаю, так как по себе знаю, насколько тяжелые внутренние усилия приходится предпринимать, чтобы оставаться сильным.

Через час документ забрали, и я стал ожидать своей отправки в Англию, нервно выкуривая одну сигарету за другой. Связано это было не только с тем, что я нервничал, но и с необходимостью израсходовать все свои запасы, поскольку у нас, военнопленных, имелось проверенное жизнью правило — не брать с собой ничего лишнего при переводе в другое место, ведь там все равно отберут.

Трудно передать словами мое изумление, когда дверь распахнулась и в камеру вошло несколько сержантов американской армии. Напрасно я ожидал уже хорошо известную команду «Пошли!». Вместо этого они принялись похлопывать меня по плечу и вручили целый блок сигарет. Насколько мне удалось понять, оказалось, что полковник Р. назвал меня «отличным парнем».

Следует также подчеркнуть, что за время пребывания в висбаденской тюрьме мне пришлось еще раз подписать акт наличия у меня остатков ценных вещей. И снова я вынужден был составить опись недостающих предметов, которая становилась все длиннее и длиннее. Там же мне присвоили персональный номер заключенного, следовавший за мной в последовавшие годы, — 31 G 350 086. Его я помню до сих пор.

30 июля 1945 года большую часть военнопленных, содержавшихся в висбаденской тюрьме, стали переводить в другое место. Этот перевод осуществлялся по очень сложному плану. Пленных разделяли на специальные группы и заводили в особое помещение, а после ожидания, длившегося по нескольку часов, распределяли по поджидавшим их автомобилям.

Одному пожилому незнакомому генералу во время ожидания мне удалось незаметно передать несколько сигарет. Такой счастливой физиономии я еще никогда не видел, ведь люди преклонного возраста переживают смену привычек гораздо тяжелее молодых.

Уже на улице перед посадкой в машину я свистнул условленным с Радлом образом и, услышав ответ, понял, что и его тоже переводят.

Нас повезли в близлежащий бывший летный пересыльный лагерь возле города Оберурзель, где в деревянных бараках были оборудованы тюремные камеры. Они оказались меньшего размера, чем в висбаденской тюрьме, но зато гораздо чище. На двери моей камеры красовалась табличка с цифрами 94, а на белой картонке вместо фамилии виднелась красная черта. Я заметил, что имелись также и синие, и зеленые, и даже двойные красные черточки. Мне так и не удалось до конца разгадать, что они означали, однако позднее на основании различных признаков мною был сделан определенный вывод — красные черточки служили предупреждением и, скорее всего, могли читаться так: «Осторожно! Опасный заключенный!»

Приятным сюрпризом оказались прекрасно оборудованные душевые. Однако и здесь уже ставшие почти родными окрики «Быстрее!» не давали в полной мере насладиться приятным ощущением, возникавшим от падающих водяных струй.

Несколько новыми для меня оказались звуковые сигналы, которые нужно было подавать изнутри камеры при необходимости выйти в туалет. Иногда звучал ответный сигнал, означавший, что необходимо сжать зубы и ждать. При повторной попытке подать сигнал дерзость наказывалась ожиданием как минимум до вечера. Лично с меня хватило одного такого эксперимента.