Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Затем я наведался в Висбаден и Берхтесгаден к своим старым друзьям, которые с радостью приветствовали меня и познакомили с новыми хорошими людьми. Настроение поднимали и служащие американской военной администрации, у которых мне следовало отмечаться. Они были весьма дружелюбны и предупредительны. А вот разговоры со случайными прохожими огорчали, поскольку из них становилось ясно, какие глубокие раны нанесла война. Но я открыто смотрел людям в глаза, так как был так же беден, как и они, — мне тоже пришлось потерять все нажитое. Стыдно было только перед инвалидами войны.

В феврале 1949 года наша работа в интересах «исторического отдела» завершилась.

Дух мертвого Гитлера продолжал бередить умы отдельных граждан. Так один бывший солдат люфтваффе взбудоражил всех своим рассказом, родившимся в его явно воспаленном мозгу и приведшим к тому, что в Оберурзеле появилась небольшая комиссия. В ее задачу входила проверка правдивости заявлений этого человека, сводившихся к тому, что в первых числах мая 1945 года он якобы стоял часовым на посту на частном аэродроме Скорцени, располагавшемся в районе санатория СС Хоэнлихен. Солдат утверждал, что своими глазами видел, как я прилетел вместе с Гитлером на «Аисте». Надеюсь, что этому несчастному не пришлось расплачиваться за подобную чушь слишком долгим пребыванием в психиатрической больнице.

В феврале 1949 года газеты пестрели новыми небылицами на ту же тему, утверждая, что один мой офицер проговорился о том, что по моему приказу он якобы посадил Гитлера на Ю-52 и лично сопровождал его сначала из Берлина в Данию, а потом оттуда в Испанию. Однако над территорией Южной Франции самолет был сбит, а сам офицер отделался ранением в голову.

Следует отметить, что никакого такого офицера яви глаза не видел, но это не помешало мне вновь оказаться в Нюрнберге. Там сразу выяснили беспочвенность подобных утверждений, но, когда мы поздней ночью вновь очутились в знакомой камере нюрнбергской тюрьмы, нас поджидал еще один сюрприз — на охрану заступила рота чернокожих солдат армии США. Сразу хочется сказать, что более предупредительного обхождения я еще не встречал. Если в 1945 году во время процесса над главными военными преступниками у меня возникало ощущение, что охранявшим нас белым солдатам, судя по их поведению, внушили, будто они имеют дело с бандитами или дикими зверями, то негры такой пропагандистской обработке явно не подвергались. К тому же они не пытались выторговать для себя сувениры, как это сплошь и рядом имело место двумя годами ранее.

Крыло для свидетелей в нюрнбергской тюрьме было заселено уже заметно слабее, чем в прежние времена, но собранный в нем контингент отличался более интересными людьми — учеными и специалистами в области экономики, сталелитейной, а также химической промышленности. Поэтому за те часы, которые мы провели за разговорами на самые серьезные темы, я многому научился, и это весьма пригодилось мне в будущем.

Тогда только что завершился трибунал над Фликом [311] Флик Фридрих (1883–1972) — крупнейший немецкий промышленник, военный преступник, один из первых немецких магнатов, оказавших финансовую поддержку нацистскому движению, основатель династии миллиардеров. , а вот процесс над «ИГ Фарбен» [312] «ИГ Фарбен» — конгломерат германских концернов, которые во время правления национал-социалистов производил пестицид «Циклон Б», использовавшийся в газовых камерах для массовых убийств. 24 члена совета директоров и должностных лица «ИГ Фарбен» обвинялись в массовых убийствах, принуждении к рабству и иных преступлениях против человечества. и Вильгельмштрассе [313] Вильгельмштрассе — нарицательное обозначение имперского правительства, так же как Уайтхоллом называют правительство Великобритании. шел полным ходом, и меня, вероятно, привлекли в качестве свидетеля, чтобы я дал показания по делу Шелленберга.

Сам Шелленберг очень испугался данному обстоятельству, видимо полагая, что я захочу отомстить ему за его прошлые довольно резкие высказывания в мой адрес. Такого же мнения, скорее всего, придерживались и другие господа, сидевшие в нюрнбергской тюрьме. Все они, как оказалось, плохо разбирались в людях.

Шелленберг мог быть спокойным — я на самом деле не знал ни одного факта, который мог бы заинтересовать Нюрнбергский трибунал с точки зрения осуждения военных преступлений в отношении союзников. Правда, мне пришлось отклонить просьбу Шелленберга сказать о том, что он, пусть косвенно, якобы участвовал в покушении на Гитлера 20 июля 1944 года. И хотя это могло послужить смягчающим обстоятельством, я хотел придерживаться чистой правды, описывая столь серьезные исторические события.

В те дни у меня состоялись две весьма познавательные и запоминающиеся беседы с главным американским обвинителем профессором доктором Робертом Кемпнером. Разговор шел главным образом опять-таки о Гитлере, но у него просматривался интерес и к моей скромной персоне. Ему я мог поведать только о том сильном впечатлении, какое произвел на меня фюрер в 1943 году, не забыв рассказать и о последней с ним встрече, когда он показался мне сломленным, можно даже сказать, раздавленным грузом проблем, больным и согбенным стариком.

Профессору Кемпнеру я раскрыл также причину, заставлявшую меня, как и многих других солдат, сражаться до конца.

— Для порядочных людей в определенных условиях имеется только один путь. Тот же, кто при тех же обстоятельствах старается усидеть одновременно на двух стульях, возможно является человеком, умеющим красиво жить, но не тем, кого стоит уважать, — заявил я.

Мне показалось, что профессор Кемпнер понял мою точку зрения, о чем свидетельствовали его слова, сказанные на прощание и являвшиеся лучшим комплиментом, услышанным мною из уст бывшего противника.

— Полковник Скорцени! По большому счету вы правы! — сказал он.

После последнего пребывания в Нюрнберге мы с Радлом опять же вместе добровольно отправились в немецкий лагерь для интернированных лиц возле Дармштадта, чтобы пройти жернова денацификации. Наша совесть была чиста, поскольку мы никогда не действовали во вред Германии или Гессена [314] Имеется в виду Гессен — земля в центральной части Германии со столицей в городе Висбаден. , и бояться нам было нечего, так как союзники, которые когда-то являлись нашим противником, через мое оправдание получили письменное свидетельство о том, что мы, как честные немцы, просто выполняли свой долг.

Не касались нас и вынесенные Нюрнбергским трибуналом обвинительные приговоры в отношении организаций. Ведь за нашими плечами уже были почти три года интернирования. Однако здесь нет смысла описывать превратности лагерной жизни, которые испытали на себе миллионы немецких солдат. Возможно, по сравнению с лагерем для интернированных лиц возле Дармштадта условия содержания в других лагерях были где-то лучше, а где-то хуже. Главное заключалось в том, что гражданский персонал и охрана в этом лагере относились ко мне по большей части весьма прилично, ведь служба здесь являлась для них источником заработка на кусок хлеба, и они вынуждены были добросовестно исполнять свои обязанности, чтобы не оказаться без работы.