Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Через несколько дней ко мне пришел расстроенный подполковник Дерст и сообщил, что состав трибунала изменился и все судебные заседатели находятся под влиянием председательствующего полковника Г. Когда же «солдатское радио» донесло, что за председательствующим закрепилось говорящее о многом прозвище «подвешивающий Г.», меня это совсем не обрадовало. Поэтому мне скрепя сердце пришлось согласиться на предложение подполковника Дерста подать протест по поводу назначения полковника Г. и других членов трибунала с требованием их отвода. Я понимал, что последствием этого явится усиление враждебного к нам отношения, но делать было нечего. В результате четыре или пять судебных заседателей, не помню точно, были заменены, однако председательствующим остался полковник Г. Новые же заседатели являлись заслуженными фронтовыми офицерами и, как показали дальнейшие события, выносили решение исходя из своих убеждений.

В скором времени подполковник Дерст, рискуя своей репутацией, организовал из состава гражданских служащих группы по расследованию военных преступлений свой собственный штаб. Против одного члена его штаба мы решительно возразили, поскольку недавно он арестовал некоего офицера сухопутных сил, проходившего свидетелем по нашему делу, и подверг его допросу в интересах обвинения. У нас не укладывалось в голове, каким образом этот человек мог входить в штаб и полноценно нас защищать. Была отклонена и кандидатура второго американца, так как нам стало известно, что в городе Швебиш-Халль он активно проводил допросы моих боевых товарищей из 1-й танковой дивизии СС, представляя сторону обвинения. Мы пошли на этот шаг, несмотря на то что его участие в деле на стороне защиты могло склонить чашу весов на процессе в нашу сторону.

В тюрьме нас по трое расселили в трех камерах, и мы лихорадочно приступили к подготовке своей защиты. Однако основную работу предстояло проделать уже в ходе самого процесса, так как до того времени ни одного документа, имевшегося у стороны обвинения, нам не показывали. Поэтому пока в ответ на пункты обвинения, составленные лишь из общих фраз, пришлось ограничиться только правдивым изложением имевших место событий.

В первом пункте обвинительного заключения нам ставилось в вину то, что мы сражались, переодевшись в военную форму противника. Подобное не совсем соответствовало действительности, но как доказать это, мы не знали, поскольку до нас довели только общую формулировку.

В других пунктах содержалось обвинение в том, что мы якобы украли у американских военнопленных оборудование, предметы вооружения и медицинские сумки с красным крестом. Но ведь все наше оснащение, которого так не хватало, нам выдали по запросу штаба оперативного руководства вермахта, отдавшего приказ на проведение операции. Однако как строить свою защиту, если мы не знали конкретных фактов, на которых строились эти пункты обвинения?

Радовало только одно — после предъявления обвинения настроение американских и польских охранников по отношению к нам не ухудшилось. Мне было с чем сравнивать, так как после тридцати месяцев пребывания в Дахау я стал чуть ли не «почетным» заключенным. Конечно, ожидать, что караульные, которые все это время охраняли меня, возлюбят своего арестанта, не приходилось. Однако ощущение, что я стал пользоваться уважением у этих солдат, все же возникало. А этого для меня было вполне достаточно.

Мне стало несколько не по себе, когда до меня дошло известие о том, что на исход процесса сделано бесчисленное количество ставок. Пари между американцами, представлявшими стороны обвинения и защиты, заключались на весьма значительные суммы в долларах. И если бы этот тотализатор могли организовать обвиняемые, то он мог бы превратиться в весьма прибыльное дело. Однако, к сожалению, мы вынуждены были принимать в нем участие лишь опосредованно, как объекты ставок, хотя в конечном счете речь шла о наших головах и свободе. Тем не менее имелась в этих пари и положительная сторона — по коэффициентам ставок, которые с самого начала были в нашу пользу и к концу процесса поднялись до одного к десяти, мы могли измерять рост наших шансов на успех.

Большая трудность заключалась в достижении единомыслия и сплачивании всех нас в одну команду. К сожалению, среди моих товарищей по несчастью не было офицеров, которых бы я хорошо знал, — по странному стечению обстоятельств, к нашему процессу в качестве обвиняемых не был привлечен ни один из сотрудников моего бывшего штаба. А ведь вначале интересы каждого значительно отличались, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы превратить всех обвиняемых в своих соратников. Вот только один пример.

Однажды ко мне подошел один из наших обвиняемых лейтенант ВМС М. и признался, что отец у него — немец, а мать — англичанка. Он давно считал себя противником Третьего рейха и записался добровольцем в мою бригаду, для того чтобы при первой возможности перейти на сторону противника. После того как его взяли в плен, М. так прямо и заявил. Кроме того, он затаил беспричинную злобу и на меня, хотя и видел всего один раз. Однако за время пребывания в плену у него открылись глаза, и, когда лейтенант ближе познакомился со мной, его отношение ко мне изменилось.

— Несмотря на мои прежние взгляды, вы можете полностью доверять мне, как верному и преданному товарищу, — сказал он.

Забегая вперед, скажу, что М. остается моим другом и сегодня, а все мы превратились в единую проверенную жизнью команду, связанную такими крепкими узами, разорвать которые никто не способен.

В рамках данной книги рассказать обо всех подробностях проходившего над нами процесса невозможно. Однако следует отметить, что поскольку во многих немецких газетах того времени печатались только заметки, освещавшие первые его дни, когда нам было предъявлено обвинение, то вынесенное в отношении нас судебное решение явилось большой неожиданностью. Если бы пресса не гонялась за сенсационными заголовками, а освещала ход самого процесса несколько подробнее, то такого бы не случилось.

Слушание дела началось 18 августа 1947 года. Первым свидетелем обвинения выступил мой давний начальник штаба и друг Карл Радл. И хотя он только подтвердил подлинность телеграммы штаба оперативного руководства вермахта, которую никто не оспаривал, широкие круги общественности об этом не узнали. Остались только фотографии и газетные заголовки: «Начальник штаба обвиняет своего бывшего шефа». Однако я-то знал, насколько тяжело далось Радлу спокойствие при его вынужденном выступлении в суде.

Не лучше чувствовали себя на мальмедском процессе и некоторые приговоренные к смертной казни боевые товарищи, когда их принудили выступить на суде в качестве свидетелей обвинения. Об этом в ходе трибунала открыто заявил главный обвиняемый полковник Пайпер, что требовало немалого мужества. Впрочем, ни один из них не сказал ничего изобличающего, и мы, в свою очередь, недоумевали, зачем вообще потребовалось выставлять их в качестве свидетелей? Когда позднее, к моему удивлению, подполковник Дерст первым публично и весьма резко обрушился на процедуру ведения расследования в ходе мальмедского процесса (я действительно ничего не знал о его намерении), то мы от души порадовались, что это хоть как-то поможет осужденным.