Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

На следующий день я опять оказался в той же висбаденской тюрьме, в которой сидел раньше. К тому времени она уже была передана немецкой администрации. Правда, американцы оставили в ней для своих нужд небольшой отсек. Посетивший мою камеру капитан армии США сообщил, что со мной хочет переговорить какой-то подполковник.

Здоровье мое пошатнулось, и я чувствовал себя неважно — желчная колика беспокоила меня все чаще. Не помогало даже строгое соблюдение «щадящей диеты», имевшейся в то время в тюрьме. Хорошо еще, что надзиратели из числа немцев, которые в прошлом практически все были солдатами, обходились со мной весьма корректно — чувствовались отголоски былого войскового товарищества. Других обитателей тюрьмы в лицо я не видел. Но в ночные часы неизвестные благожелатели постоянно снабжали меня то сигаретами, то каким-нибудь лакомством, то газетами.

Завернувшись в свой спальный мешок, собственноручно сшитый из покрывала, я читал статьи о приведении в исполнение приговоров в Нюрнберге. Означало ли это окончание трагедии, приключившейся с Германией? Означало ли это конец борьбе за создание идеальной картины всемирной справедливости?

Оставалось непонятным, к каким последствиям могло в будущем привести беспрецедентное в исторической практике осуждение целых организаций в качестве «преступных»? Хорошо еще, что у судий хватило ума не приговаривать к этому Генеральный штаб. Однако сам факт, что данный орган, имеющийся у каждого государства и выполняющий везде одинаковые функции, фигурально говоря, оказался на скамье подсудимых, явился событием, значение которого трудно недооценить. Потрясал также всеобщий характер приговоров в отношении миллионов людей. Где находилась конечная черта, которую следовало подвести, если подобное начнется вновь?

Через неделю меня опять перевели в уже знакомый мне лагерь для допросов возле города Оберурзель. На этот раз транспортировка осуществлялась без наручников и в более удобных условиях. Подполковник, хотевший со мной переговорить, ко мне так и не заглянул. Был уже октябрь 1946 года, и из разговора конвойных, который я случайно услышал, стало ясно, что в лагере находились уже совсем другие заключенные, чем в 1945 году.

Немецкая речь в лагере слышалась редко, поскольку основной контингент заключенных составляли иностранцы. Среди них было достаточно много женщин. Длившийся часами истерический плач одной из них в камере, располагавшейся поблизости от моей, действовал мне на нервы. Разговорами из своего окна я тщетно пытался ее успокоить — она ни слова не понимала по-немецки. Не пригодились и мои знания английского и французского, так как эта женщина, очевидно, была родом из страны, находившейся по другую сторону железного занавеса, который хотя и незаметно, но уже начал опускаться.

Организация лагерной жизни и питание в ставшей интернациональной «базе отдыха» стали намного лучше. Для мытья и отправления других надобностей меня, как и ранее, сопровождали два свирепого вида охранника с автоматами в руках, держа по-прежнему палец на спусковом крючке. Однако ставший уже привычным окрик «Быстрее!» подкреплялся еще и пинком ноги по открытой деревянной двери. То обстоятельство, что на мои сигналы охрана откликаться стала значительно дольше, могло объясняться необходимостью вызова двоих конвойных и подготовкой их к возможному бою.

Табак мне выдавали по одному пакету в неделю, а поскольку благодаря особым навыкам у меня получалось скрутить из него до ста сигарет, то спичек постоянно не хватало. Мне не хотелось превратиться в курильщика, прикуривающего одну сигарету от другой, и я искал другой выход. Вскоре он был найден. Поскольку отопление в камере являлось электрическим и работало постоянно, то я отогнул края жестяного ящичка, и в моем распоряжении оказался великолепный прикуриватель.

Как-то раз меня временно перевели в соседнюю камеру, где были слышны громкие удары молотом, раздававшиеся со стороны моего прежнего узилища. Когда я вернулся обратно, то оказалось, что с внешней стороны стены были укреплены стальными листами. Какая бесполезная работа! Я совсем не собирался их ломать, а пробиваться ко мне извне никому бы и в голову не пришло!

Ожидаемый визит американского офицера все откладывался. И вот однажды вновь прозвучала команда:

— Вставай! Тебе на сборы десять минут!

В кузове грузовика, в котором я должен был ехать, охрану составляли всего двое конвойных. Поэтому меня на сиденье развернули и приковали к его спинке наручниками. Позднее, когда охранники убедились, что в такой позе долго находиться невозможно, мне пришлось лечь на пол, и они пристегнули мои руки к двум канистрам с бензином. Я только потом понял истинную причину их действий — конвойные просто не хотели провести бессонную ночь и сладко проспали много часов подряд, уверенные, что с моей стороны им ничего не грозит.

Ранним утром я вновь оказался в Дахау. К моему изумлению, меня определили в так называемую свободную зону. За те сорок восемь часов, которые я там провел, уснуть мне так и не удалось — со мной хотели пообщаться многие мои старые боевые товарищи и еще больше незнакомых военнопленных. Сколько нового мы сказали друг другу! Однако в ходе бесед я обратил внимание, что у многих бывших солдат появились признаки «болезни колючей проволоки» [310] «Болезнь колючей проволоки» наблюдается в разных случаях. Это может быть и обычное пребывание человека в тюрьме, и пребывание в качестве заложника у террористов, и нахождение в лагере для военнопленных. Основным компонентом данной «болезни» считается рано или поздно захватывающая людей апатия. Развитие «болезни колючей проволоки» протекает в три фазы: фаза первичной реакции, фаза адаптации и фаза апатии. Болезнь характеризуется ухудшением памяти, снижением либидо. У больных наблюдается повышенная утомляемость, депрессия, апатия, астения. . Люди переставали понимать, что происходящие с ними события можно рассматривать совсем с другой стороны, нежели через призму ограничивающего пространство ограждения. На мой взгляд, все выглядело далеко не в таком черном цвете, как видели мир пробывшие в плену более года мои боевые друзья.

В те месяцы американцы стали использовать на различных подсобных работах достаточно много немцев. Через одного такого немца, бывшего солдата, спустя два дня мне и передали приказ явиться с вещами к воротам лагеря. На этом моя «вольная» жизнь закончилась — меня снова отправили в тюрьму и поместили в одиночку. Тюремным начальством я был встречен как «старый жилец» и определен в свою прежнюю камеру за номером 10. Однако ожидаемый мною визит подполковника вновь не состоялся.