Отто Скорцени - Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

К сожалению, мой американский защитник подполковник Дерст не мог мне помочь в исправлении этой досадной ошибки. Ему больше не разрешали со мной общаться. Между тем в газетах появились крупные заголовки: «Только что оправданного полковника Скорцени, по-видимому, ожидает выдача Дании или Чехословакии!» В мою виновность, похоже, не верило даже тюремное начальство, и обращение со мной было весьма предупредительным.

Один польский офицер, сидевший в тюрьме по подозрению в шпионаже в пользу русских и с которым его земляки из числа охранников, естественно, обходились очень хорошо, предложил мне совершить вместе с ним побег. Я отклонил это предложение, как, впрочем, и все предыдущие. Ошибка должна была разъясниться, и мне не хотелось усложнять ситуацию перед выходом на свободу.

Через две недели все действительно встало на свои места. Оказалось, что Дания никогда не выдвигала требования о моей выдаче, и чиновники, заваленные бумажной работой, скорее всего, ошиблись. Да иначе и быть не могло, ведь я еще раньше дал датским офицерам слово, что в любое время, даже будучи на свободе, готов по первому требованию приехать в Данию и выступить в качестве свидетеля. Вопрос с Чехословакией разрешился еще проще. Через четырнадцать дней усердных поисков выяснилось, что никакого документа, направленного против меня с этой стороны, не существует.

Я снова вернулся в свободный лагерь, что явилось дополнительным поводом для дружеского праздника, который был организован так, насколько это позволяли лагерные условия. Однако потребовалось еще две недели, пока местная бюрократия окончательно вычеркнула меня из списков военных преступников.

С этого момента весь персонал американской администрации лагеря, вплоть до коменданта, стал относиться ко мне очень хорошо. Один сержант, увидев, насколько поизносилась моя арестантская роба, разрешил мне пошить в лагерной швейной мастерской костюм из немецкой военной ткани. Другой пригласил меня на чашечку кофе, а третий передал книги. В ходе разговоров с ними я вновь ощутил себя солдатом среди солдат, хотя пока по-прежнему разделял ту же участь, что и другие военнопленные.

Об историческом отделе американской секретной службы, располагавшемся в Нейштадтена-Лане и занимавшемся при помощи немецких офицеров военно-историческими исследованиями, мы слышали довольно часто. Как-то раз мне и Радлу тоже предложили написать соответствующую работу, касавшуюся операции по освобождению Муссолини. Нам хотелось в те трудные времена быть вместе, так же как и тогда, когда мы стояли плечом к плечу и сообща сражались. Поэтому мы добились перевода в Нейштадт, чтобы находиться в таких же условиях, как и другие офицеры.

Отправка нас из Дахау в Нейштадт была осуществлена вместе с другими оправданными в автозаке. Столь недостойный и уже ничем не оправданный способ транспортировки поспособствовал тому, что с Дахау мы расстались с легким сердцем. Несмотря на благополучное завершение процесса, это место оставило в нашей памяти не самые лучшие воспоминания.

К нашему удивлению, нас опять доставили в лагерь возле города Оберурзель, в котором ранее проводились допросы в интересах следствия. А поскольку время было позднее, то мы снова оказались в одиночных камерах. Причем по новым правилам одежду и обувь следовало оставлять уже возле порога. На следующий день нас с Радлом поместили в общую камеру. Тогда мы решили, что в таких условиях работать на исторический отдел не будем, и ясно дали это понять начальнику отдела полковнику Поттеру, когда он вместе с несколькими офицерами нанес нам визит. С нашим требованием о предоставлении лучших условий для проживания полковник согласился, однако прошло несколько дней, пока для нас подготовили помещение в доме под названием «Аляска», где проживали еще три человека.

Перед этим, исходя из требований соблюдения строжайшей секретности, нам присвоили псевдонимы. Радла стали называть Бейкером, а меня — Абелем.

В «Аляску» мы перебрались как раз перед ужином, где двое старых знакомых по операции в Италии с подчеркнуто серьезными лицами представились как Рентген и Зебра. В ответ, кусая губы, чтобы не расхохотаться, нам пришлось назваться Бейкером и Абелем.

За ужином присутствовала и дама, которую, как выяснилось позднее, звали мисс Милдрет Гиллард. Во время войны она работала на немецком радио под псевдонимом Осевая Салли, распространяя антибольшевистскую пропаганду для своих американских соотечественников. Из-за этой конспирации уже через пять минут за столом возникла довольно неловкая обстановка, но не для меня — один разлюбезный сержант прямо с порога громко и отчетливо произнес мое настоящее имя.

За время длительного заключения нервы и здоровье Осевой Салли заметно сдали. Однако, несмотря на поседевшие волосы, она по-прежнему оставалась довольно привлекательной женщиной, готовой поболтать на любые темы. С ее помощью мы совершенствовали свой плохой английский и часто проводили вечера у нее в комнате, болтая о пустяках за партией в бридж, чашечкой подогретого кофе, оставшегося с завтрака, и румяным ломтиком тоста, искусно приготовленным на электрической плитке.

В течение года в «Аляске» сменилось много квартирантов, но мисс Гиллард оставалась. У нее я впервые узнал о судьбе многих немцев, пребывавших в нашем доме в качестве вынужденных гостей то или иное время. Когда же нам удалось выпросить радиоприемник, то мы вообще стали проживать в своей комнате как в номере люкс, чему способствовали прихваченные простыни из Дахау.

6 декабря 1947 года мисс Гиллард, Радл и я сидели за ужином, а двое других обитателей «Аляски» были в отпуске. Внезапно мне сообщили:

— Полковник Скорцени, к вам приехала жена!

Благодаря ошибке дежурного офицера, которая, вероятно, имела для него неприятные последствия, она прогостила в «Аляске» целых три дня. Мы вместе отпраздновали ее день рождения, о котором я уже успел позабыть — слишком много времени прошло после нашей последней встречи.

На Рождество 1947 года нам с Радлом на четырнадцать дней предоставили отпуск под честное слово. Сразу хочу сказать, что его мы, естественно, сдержали и прибыли назад в точно назначенный срок.

Эти дни явились моим первым послевоенным знакомством с гражданской жизнью немцев вне пределов территории, огражденной колючей проволокой. Зима тогда выдалась голодной, и беда, в которой оказались люди на воле, оказалась значительно большей, чем мы предполагали.

Первый визит был нанесен Ханне Райч, которая, как нам сообщили, проживала в Оберурзеле. У нее я познакомился со священником Римско-католической церкви, и мы имели с ним весьма обстоятельный разговор, хотя во время войны и находились по разные стороны линии фронта. Это была моя первая длительная и свободная беседа с бывшим противником. Тем не менее к концу мы расстались как мужчины, которые друг друга уважают и понимают.