Николай Палибин - Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы

К числу «судей-бессеребренников» можно отнести и народного судью, а затем члена Краевого суда Хейлика. Он был красивым мужчиной и по советским понятиям хорошо одевался, был чисто выбрит, носил черные усики, подстриженные шнурочком, говорил на хорошем русском литературном языке, особенно красиво и благозвучно говорил по-украински. Он с наслаждением выносил крестьянам смертные приговоры. В его присутствии мне всегда становилось как-то жутко. Я слышал, как он сам рассказывал, что «подсаживался» в камеру осужденного к расстрелу, уже измученного до крайности всеми переживаниями и тюремным режимом, и своими руками душил его. При этом рассказе присутствовали кроме меня защитники Щ-ин и П-ий.

Я принял к своему производству дело по обвинению одной женщины в убийстве мужа и в нанесении тяжких ран и увечий сестре, которая была его любовницей. Изучив дело, я пришел к выводу, что доказательства вины моей клиентки отсутствуют. Скорее можно было заключить, что преступление совершено на любовной почве соперником убитого, так как любовница его «пошаливала».

Ни в милиции, ни у следователя обвиняемая в преступлении не созналась. Она не была под стражей, купив свободу уступкой своей женской чести и бутылкой водки милиционеру, который рассказывал мне впоследствии об этом со смехом и ужимками.

Я спросил свою клиентку, она ли совершила убийство. «Да, я, но на суде я в этом не признаюсь». И она рассказала мне все как было.

Муж ее, человек большой физической силы, вернувшись из Красной армии, заподозрил ее в неверности. Сняв с себя казачий пояс, он избил ее в кровь до неузнаваемости. Затем он привел к себе какую-то женщину и провел с нею ночь, а жену заставил все это время стоять голой на коленях около кровати. Жизнь стала адом. Ежедневно жестокие побои, новые и новые любовницы. Так прошел год или полтора. Однажды во время страшных побоев малолетний сын их вступился за мать. Отец убил его, но судом был оправдан, так как действовал, по мнению суда, в пределах допустимой самообороны.

— Суд решил, что он защищался от нас, — сказала мне обвиняемая.

— А кто судил Вашего мужа? — спросил я.

— Судья Черкезов, — ответила женщина.

Это был тот самый Черкезов, у которого цыгане украли шкап. Мне все стало ясно.

После суда побои участились, а любовницы чередовались одна за другой. Клиентка моя показала пачку медицинских справок о синяках, кровоподтеках, ссадинах, о неудержании мочи в результате повреждения почек. Эти справки и осмотры врачей ей казались каким-то утешением и защитой в ее тяжелом положении.

Подросла дочь и нашелся жених, стали справлять свадьбу. Пьяный муж явился и разогнал всех, срезал качели ножом, перевернул стол с едой и угощением, избил жену и дочь. Невесту отправили в больницу, где у нее был обнаружен перелом ребра. Был суд, судил судья Щёкин. Но подсудимый опять был оправдан. Кулачное право и безудержный произвол окончательно воцарились в этом крестьянском доме.

Наконец, муж взял в любовницы молодую сестру обвиняемой. Она была уже продуктом нового времени, ходила в кожаных штанах, играла на гармонии и курила папиросы. Дочь вышла замуж и ушла со двора, а мою клиентку муж выселил в землянку в огороде. Как-то ночью он вошел к ней, плеснул на нее ведро керосина и попытался поджечь. Жена убежала и спаслась у соседей.

Подошло время молотьбы маслянки (это мелкий подсолнух, идущий на масло). Муж ее и сестра поехали на хутор молотить. Дождавшись ночи, обвиняемая спрятала безмен под одеждой и вышла из дома. Она нашла их спящими рядом на току, высоко подняла безмен и со словами «Боже, поможи!» ударила по голове сначала мужа, потом сестру, потом опять мужа, потом опять сестру. Сколько раз она опускала безмен, она не помнит.

Судебно-медицинская экспертиза «угадала», что удары нанесены каким-то тупым тяжелым орудием, но ни следов ее ног, ни крови на одежде, ни тупого орудия найдено не было, так как после убийства женщина бросилась бежать, кинула безмен в какое-то болотце и вернулась домой никем не замеченной.

— Ему все с рук сошло: убил сына — оправдали, скалечил дочь-невесту — оправдали, а меня досмерти забивал и живую сжечь хотел. Где я найду защиту? Я видела, что мне от него идет смерть, так лучше тюрьма.

Муж был убит. Этот самосуд был необходимой самозащитой против советского бессудия. Сестра оказалась раненой. Ей сделали операцию, извлекли кусочки раздробленной кости с поверхности мозга. Обвиняемая навещала ее в больнице, передавала ей продукты, а затем, взяв ее домой, ухаживала за нею и не позволяла работать. Все сельские работы она закончила сама, а затем с помощью соседей управилась и с пахотой, и с севом.

По моему настоянию обвиняемая на суде созналась. Это вызвало недоумение у судьи. Обычно, получив взятку, судья вместе с защитником и обвиняемым совместными силами обманывали правосудие, и дело проходило гладко, а если к тому же «подмагарычены» были свидетели, то блестяще. Здесь же произошло какое-то недоразумение: обвиняемая нигде не признавала себя виновной, улик против нее не было, а на суде она созналась в содеянном. Правда, я дал по этому делу взятку моральную: сказал, что это признание указывает на высокое доверие народа к советскому суду. Положение мое в этом деле после признания подсудимой было очень сильным, так как я мог развернуть всю картину жизненной правды. И дело я выиграл.

Суд признал мою клиентку виновной и дал ей пять лет лишения свободы условно с пятилетним испытательным сроком, т. е. оставил ее на свободе с тем, что, если она в ближайшие пять лет совершит аналогичное дело, она будет отбывать пять лет в совокупности с вновь назначенным наказанием.

По советскому закону при определении наказания «по совокупности» сроки не суммируются, а высший срок поглощает более короткий. Так, если имеются два приговора — один на пять лет, а другой на восемь лет, осужденный отбывает только восемь лет. Впрочем, если принять во внимание всю бесчеловечность и жестокость советской пенитенциарной системы и то, что для многих оказываются смертельными даже двухгодичные сроки пребывания в концентрационных лагерях, — о гуманности тут говорить не приходится.

Советский народный суд состоит из председателя — народного судьи, обязательно партийца, и двух народных заседателей, которые избираются различными профсоюзными организациями, колхозами и пр. и отбывают эту повинность по очереди. Народные заседатели существуют, в принципе, «для мебели». Они подписывают все, что дает им судья. В совещательной комнате они равноправны, но, если кто-нибудь из них остается при своем мнении, он должен подписать приговор, а свое мнение изложить отдельно в письменном виде, чего он не может сделать по своей малограмотности или из-за боязни, в особенности, когда речь идет о «политических», т. е. крестьянских делах. За всю свою многолетнюю практику я не видел ни одного «особого мнения». Кроме того, все народные судьи связаны тайной совещательной комнаты, т. е. не смеют говорить о том давлении, которое производил на них судья.