Десмонд Сьюард - Семья Наполеона

На протяжении 1811 и 1812 годов положение Жозефа неуклонно менялось к худшему. Месяц спустя после его назначения главнокомандующим Бадахоэ перешел в руки Веллингтона. 22 июля сражение под Саламанкой обернулось подлинной катастрофой; армия Мармона была разбита, сам маршал потерял руку и 7 тысяч солдат. Остатки того, что когда-то было пятидесятитысячной армией, спасло только наступление ночи. Затем Веллингтон двинулся на Мадрид и 12 июля под всеобщее ликование вошел в столицу. Король Жозеф спасся бегством всего двумя днями ранее. Вслед за Жозефом на телегах и повозках двигались его перепуганные до смерти прихлебатели. Процессия эта растянулась на несколько миль, пока не нашла убежище в Валенсии. Но силы Веллингтона были довольно ограничены, и поэтому французы, хотя временно и потеряли Центральную, Западную и Южную Испании, вскоре перегруппировались, а Массена прибыл, чтобы восстановить прежнюю ситуацию. В октябре на военном совете Сульт вынес предложение сконцентрировать несколько армий, чтобы тем самым нанести Веллингтону удар с тыла, пока он вовлечен в сражение с французской армией на севере у Бургоса. Этот план мог бы стать для англичан фатальным. Однако Жозеф, убежденный в собственном военном гении, и слышать о нем не желал, настаивая на скорейшем захвате столицы. Он вернулся туда 2 ноября 1812 года, хотя больше и не питал иллюзий по поводу своей популярности. В Мадриде ему было суждено провести еще только пять месяцев.

Как ни странно, над Вестфалией солнце продолжало светить мирно и спокойно, несмотря на чудовищные долги, в какие влез ее беззаботный монарх. Он продолжал предаваться развлечениям. Как-то раз, на одной особенно бурной пирушке, он так напился, что был арестован на улице собственной столицы своей же полицией, которая не узнала его. Жером успел превратиться в посмешище в глазах всего Касселя. Меттерних сообщает нам, что «Жером был неглуп, но его порочный образ жизни, чрезмерное тщеславие и мания во всем уподобляться брату покрыли его насмешками». Тем не менее ему не пришлось отражать вторжение врага или мятежных патриотов, как это выпало Жозефу, или же ломать голову из-за Континентальной блокады, подобно Луи и Мюрату, поскольку у него не было портов. В конце августа 1811 года, вскоре после крещения римского короля, «мадам мать» нанесла визит королю Иерониму Наполео в Наполеонсхоэ. Вначале ее приняли в Касселе с почестями, полагающимися правящему монарху, — военными парадами на улицах, пушечными залпами и гала-представлением в опере (специально для этого случая была написана оратория, причем не кем иным, как беглым любовником Полины Бланджини). Младший сын Летиции все-таки еще оставался в душе итальянцем: он любил и побаивался мать более, чем какую-либо иную женщину в мире. В свою очередь Летиция испытывала особую привязанность к своей несчастной снохе Екатерине Вюртембергской. Последняя отвечала ей взаимностью и совершенно искренне утверждала, что «мадам мать» внушает уважение точно, так же, как и русская императрица». Летиция подарила Екатерине великолепный, украшенный жемчугом зонтик от солнца с золотой ручкой вместе со своим портретом, тоже обрамленным жемчугом, — в знак истинной преданности, особенно если учесть пресловутую скаредность Летиции.

Визит включал в себя торжественный смотр войск. Солдаты Жерома были облачены во внушительную необычного покроя униформу, придуманную для них самим монархом. Затем следовали охота, пикники, «смотр достопримечательностей, банкеты и концерты. «Актрис» на время упрятали с глаз подальше. «Мадам мать» нашла все это весьма милым и прогостила два месяца. Когда же она, наконец, покинула Кассель, Екатерина писала в своем дневнике о «горьком расставании с самым восхитительным другом». Даже Летиция, несмотря на присущий ей пессимизм, вряд ли могла представить, что через два года королевство Вестфалия исчезнет, не оставив никакого следа. Однако уже во время «императорского лета» многие наблюдатели, включая самого Жерома, догадывались, что Вестфалия стоит на грани развала. Задавленные налогами, возмущенные царящими при дворе нравами, ненавидящие авантюристов, поставленных управлять ими, жители королевства постепенно начали питать отвращение к этому итальянскому распутнику, считавшемуся их королем. В конце 1811 года прусский министр писал в донесении из Касселя в Берлин, что каждую ночь у Жерома наготове стояло трое лошадей, взнузданных и оседланных, и еще шесть, запряженных в самую быструю карету Екатерины, на случай, если им придется уносить ноги от собственных подданных.

У себя в Америке, в Балтиморе, Бетси Патерсон, отчаявшись вернуть себе супруга-короля, подала гражданский иск о расторжении брака и в 1813 году добилась развода. Вторично выходить замуж она не собиралась, сказав отцу по этому поводу следующее: «Ничто не заставит меня выйти замуж за кого-либо в Америке, после того как моим мужем был брат императора». Всю свою жизнь она посвятила непризнанному Бонапартами ребенку, своему сыну Жерому Патерсону Бонапарте.

Стремясь добиться расположения императора, король Иоахим Неаполитанский без всякого приглашения нанес в апреле 1811 года визит в Париж, чтобы присутствовать на торжествах, посвященных рождению римского короля. Непонятно почему, мать младенца вселила в него ужас. Мария-Луиза приходилась племянницей королеве Марии-Каролине — белый королевский штандарт ее супруга Бурбона все еще развевался над Сицилией под надежной защитой английского флота. Что весьма для него характерно, Иоахим по глупости начал обвинять императрицу в том, что год назад именно из-за нее сорвалась его экспедиция по завоеванию острова. Мюрат подозревал, что Мария-Луиза отговорила Наполеона выделить ему подкрепление. Тем не менее у Мюрата имелись все основания чувствовать себя не в своей тарелке после того, как бывшие владения короля Луи вошли в состав Французской империи. В начале 1811 года Екатерина Вестфальская отметила в своем дневнике: «Королевство Неаполитанское должно быть присоединено к Италии». Будучи приглашенной императором в Париж по поводу родов императрицы, королева Неаполитанская написала «мадам матери», что, поскольку у нее хотят отнять корону, она предпочитает, чтобы это случилось в Неаполе, а не в Париже. Когда же в Париже объявился Мюрат, шурин принял его весьма холодно, но потом наступил краткий период примирения.

Однако месяц спустя, сразу по возвращении в Неаполь, французский посланник барон Дюран сообщил Наполеону, что король затаил в душе обиду. В июне Иоахим издал эдикт, согласно которому из таможенной службы удалялись все иностранцы. Кроме того, он отдал распоряжение всем французам, занимавшим посты в неаполитанском правительстве, подать документы на натурализацию. Император ответил на этот дерзкий шаг тем, что распорядился считать каждого подданного Франции гражданином Неаполя на том основании, что это часть Французской империи. Наполеон отказал Мюрату в праве аккредитовать собственных посланников в Вене и Петербурге. Император никогда серьезно не воспринимал попыток Мюрата пустить в Неаполе корни. Тем не менее король был занят прокладкой дорог, созданием хлопчатобумажной промышленности и даже заложил новый город (с модной тогда прямоугольной планировкой) рядом с важным стратегическим портом Бари. У себя в столице Мюрат из кожи лез, пытаясь расположить к себе подданных. Он устраивал военные парады, рассчитывая их великолепием произвести впечатление на неаполитанцев, содержал пышный двор и беспрестанно делал дорогие подношения алтарю Сан-Дженнаро. Тем не менее он был вынужден навязать Неаполю чуждое законодательство и основал комиссии по утверждению феодальных привилегий. В августе 1810 года Каролина жаловалась в письме мужу, что к ней на прием по поводу ее дня рождения пришло всего несколько приглашенных дам, поскольку «бедность, обрушившаяся на благородные семейства, не позволяет им наскрести денег на приличное платье, так как эта ужасная комиссия разоряет все новых и новых людей». Мюрат не только создавал собственную армию, в которой насчитывалось уже 80 тысяч человек, но и плел интриги с тайными обществами Италии, в особенности с карбонариями. Его главной целью было создание «италийской» партии, с помощью которой в один прекрасный день страна окажется под властью «короля-патриота». Главным его советником в этом деле и горячим приверженцем создания такой партии стал его новый министр полиции, пройдоха и интриган Антонио Магелла, бывший к тому же заклятым врагом Каролины. Лишь угроза войны между Францией и Россией спасла Иоахима от серьезного кризиса, который вполне мог закончиться его низложением.