Десмонд Сьюард - Семья Наполеона

В Тюильри Наполеон испытывал раздражение даже от тех членов клана, которых он любил более остальных, от Полины и Гортензии. В феврале 1812 года вместе с Каролиной они давали бал, сопровождаемый театральной постановкой — драматической аллегорией по поводу объединения Рима и Франции.

Полина изображала собой Рим, а Каролина Францию. Первая из них напоминала «ангела, спускающегося с небес на землю по лучу солнечного света», если верить воспоминаниям мадам д’Абрантес. По отношению к Каролине она была не столь льстива: «У нее очаровательная головка с розовыми щеками и довольно хорошеньким личиком, и если бы только она не выглядывала из массы золотых украшений, жемчугов, обилия драгоценных камней и на редкость дурного вкуса, то наверняка бы была удивительной противоположностью тому мерцающему прекрасному фантому, какой казалась ее сестра». «Их очаровательные лица, усыпанные бриллиантами щиты и разноцветные драгоценные камни делали представление ослепительным, — вспоминает Гортензия. — Другие дамы были весьма хороши, как наяды Тибра, Часы и Ирисы, хотя лица камергеров и конюших, перевоплотившихся в Звезды, Зефиров и Аполлонов давали повод для улыбки. Пантомима была не совсем уместна как для достоинства ее участников, так и для предмета самой постановки». На следующий день император довольно сердито спросил неаполитанскую королеву: «Откуда вам пришла в голову мысль об этой аллегории? Получилась полнейшая бессмыслица. Рим подчиняется Франции, но вовсе недоволен своим положением. Что, скажите на милость, заставило вас представить его (Рим) как наисчастливейшего и всем довольного подданного? Мне прекрасно известно, что вам хотелось покрасоваться и блеснуть в великолепном костюме, но, уверяю вас, вам следовало подыскать какую-нибудь другую тему, а не привносить в бал политику». Затем он отчитал Гортензию за то, что она позволила своему сыну облачиться в польскую форму. Наполеон и его семья вели себя так, будто их империи суждено было стоять еще тысячу лет.

На протяжении весны и лета 1812 года Наполеон и его империя казались внушительными и незыблемыми. Император довел численность армии до 800 000 человек. 150 тысяч солдат его отборных войск увязли в Испании, в то время как Великая армия перестала быть чисто французской — в ней служило около 150 тысяч немцев, около 100 тысяч итальянцев и 60 тысяч поляков Перед тем как, наконец, объявить войну России, император задумал провести в Дрездене конгресс. Он решил устроить прием при дворе для зависимых от него королей и князей, желая тем самым устрашить Александра I. Вот как писал Шатобриан; «Пролетарский монарх, он унижал королей и аристократов в своих апартаментах». Даже его тесть, австрийский император Франц, со своей супругой были вынуждены уступить право первенства императору и императрице Франции. Франца ставила в тупик привязанность дочери к супругу. «Что бы она там ни говорила, — ворчал он, — я на дух не переношу этого типа».

Сегюр сообщает, что более проницательные представители французского офицерства были глубоко встревожены устроенным спектаклем. «От их взглядов не скрылось, что эти правители покидали наполеоновский дворец и их лица и сердца переполняло горчайшее негодование».

Наполеон задержался в Дрездене до 29 мая, ожидая, что Александр запросит мира. Однако 22 июня в Данциге (Гданьске) он зачитал войскам очередное будоражащее воззвание, объявляя России войну, «Выступим маршем вперед!»

Впервые один из членов клана стал на путь открытого предательства. Шведский кронпринц отказался выступить против России, получив от последней в качестве взятки Норвегию. Если бы Швеция вступила в Финляндию, которой она лишалась в пользу России еще в 1809 году, тем самым возникла бы прямая угроза Петербургу и исход войны мог быть совершенно иным. Позднее Наполеон заявлял, будто «небольшой шведский патруль» попросту пощадил город. Но уже в июле Бернадот говорил русскому посланнику: «Мне известен один-единственный способ спасти Европу — это разгромить «чудовище».

24 июня император переправился через реку Неман у Ковно (Каунаса), ступив на принадлежащие России польские земли Российская армия насчитывала 450 тысяч человек и 160 тысяч имела в резерве. Евгений де Богарне и Жером каждый имели под своей командой корпус в центральной группе войск. Король Неаполитанский был назначен Великим магистром императорской кавалерии во главе величайшего войска, какого Европа не видела со времен средних веков.

Вице-король во главе столь любимой им итальянской армии, как всегда, проявил себя настоящим профессиональным воякой. Ему было не до жеманства. В отличие от Евгения де Богарне, Жером экипировал себя в свойственной ему манере, захватив с собой в поход целый гардероб штатской одежды, охотничьих костюмов и более 50 военных мундиров, 200 рубашек, 60 пар сапог и 318 шелковых платков, о которых пеклись десять лакеев. Все это занимало семь повозок. Другие повозки были нагружены палатками, постельным бельем, мебелью, коврами, обеденным сервизами, несессерами. Имелся там и серебряный ночной горшок. Не забыл Жером и несколько ящиков столь любимого им шампанского. Он пребывал в полной уверенности, что вскоре обменяет свою корону на польскую, и поэтому вместе со своими прихлебателями провел последние перед кампанией месяцы, пуская на ветер те жалкие остатки средств, что еще сохранились в казне. Барон Кудельштейн (бывший Ла Флеш, супруг любовницы короля Женни) пытался кое-как свести бюджет 1812 года. Все снаряжение, которое Жером взял с собой в поход, было оплачено благодаря займам, полученным им от дяди Феша. Графиня Потоцкая, увидев «маленького короля Вестфалии» по пути на фронт, прокомментировала это следующим образом «Он играл в свое царствование, точно так же, как маленькие девочки играют во взрослых женщин» Она добавляет, что ходили совершенно невероятные слухи, будто Жером каждое утро купался в роме, а каждый вечер — в молоке. Утверждали, будто «слуги затем разливали жидкость по бутылкам и продавали ее» В его отсутствие Екатерина оставалась регентшей Вестфалии, однако министры не обращали на нее ровно никакого внимания. Однажды она затребовала отчет о финансовом положении королевства. Ознакомившись с ним, королева в слезах удалилась в спальню.