Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Император был последователен в одежде, которую он однажды выбрал: треугольная шляпа, мундир стрелков конной гвардии (тот, что гренадеры надевали в Париже по воскресеньям), сапоги или шелковые чулки с туфлями, застегнутыми пряжкой. Во время первых месяцев своего пребывания на Эльбе он хотел носить белые бриджи с пуговицами внизу и сапоги с застежками; обнаружив, что в подобной экипировке испытывает неудобство, он обратился вновь к белым брюкам и туфлям с пряжкой. Когда он возвращался во дворец после конной прогулки и с него снимали сапоги, он сразу же, не меняя носков, надевал туфли. И он мог себе это позволить, поскольку его сапоги внутри всегда были чистыми и он имел привычку ежедневно надевать свежее белье. Такая привычка появилась у него еще в Париже, где часто, вернувшись с конной прогулки или с охоты, он должен был присутствовать на заседании Государственного совета или на заседании совета министров и не тратить время на смену белья. Он всегда следил за чистотой тела. У него были элегантные руки, за которыми он ухаживал, и прекрасные зубы, которые остались такими до самой его смерти.

Император спал мало. Он вставал с постели несколько раз за ночь. Он настолько хорошо контролировал себя, что мог заснуть когда угодно по собственной воле. Шесть часов сна в сутки, причем подряд или с перерывами, были для него достаточными. Он всегда чувствовал себя счастливым, когда просыпался. «Открой окна, чтобы я мог дышать добрым Божьим воздухом!» — такими часто были его первые слова. Иногда ночью он в халате выходил в сад. Ночи были ясными, и он наслаждался их свежестью. Ночная тишина нарушалась только шумом морских волн, накатывавших на берег в 200 футах внизу под террасой, по которой прогуливался император, окриком часового «Кто идет?», да еще самим императором, если он начинал петь, что иногда случалось, когда он что-то обдумывал. Император редко следовал мелодии и обычно повторял одни и те же слова в течение нескольких минут. Обычно он напевал: «Если бы король отдал мне Париж, свой большой город…» Как правило, он менял финальные слова песни и вместо «Я предпочел бы мой любимый…» напевал «Отдай мне обратно Париж». Он также пел песню: «Да, решено, я женюсь». Или даже: «Уже светает, а Колетт все нет и нет». Или в заключение: «Марат, народный мститель». Как я уже говорил, его мысли были заняты совсем другим, а не словами песни, которую он напевал. У него был громкий голос, и его смех был слышен на большом расстоянии. Когда он принимался напевать, ему было безразлично, слышит ли кто-нибудь его пение. Казалось, что он стремился подогнать ночь, чтобы она скорее закончилась, и ждал с нетерпением рассвета. Как только наступал рассвет, он одевался, вскакивал на коня и в сопровождении Новерраза или Сен-Дени мчался в гавань, по пути забирая генерала Друо, а затем ехал к гофмаршалу Понтиалю или к своей гвардии, чтобы понаблюдать за ее строевой подготовкой.

Когда утро становилось теплее, он обычно возвращался домой и завтракал, один или вместе с генералами Друо и Бертраном. Он предпочитал простую пишу: чечевицу, белую фасоль, стручковые зеленые бобы, которые он любил, но опасался есть из-за волокон в стручке, застревавших, как он говорил, в горле, словно волосы. Одна мысль о них вызывала у него рвотную спазму. Он обожал картофель в любом виде, даже отварной или печеный в горячей золе. Обыкновенно он пил вино «Шамбертен», которое сильно разбавлял водой. Он почти никогда — или в редких случаях — не пил дорогие вина или ликеры; чашка черного кофе после завтрака гарантировала ему полную трезвость. Вернувшись после завтрака в свои апартаменты, император обычно набрасывал халат, шел в кабинет и ждал, когда для него приготовят ванну. На Эльбе ему готовилась ванна с морской водой, которая устраивала его больше, чем простая вода. В ванне он читал или диктовал, но редко. В резиденции императора на Эльбе я видел переплетенную кожей красного цвета книгу «Переписка монархов с императором».

Однажды, когда я остался наедине с императором, пока он был в ванне, он спросил меня, знаю ли я, как определить количество воды, вытесненное из ванны его телом. Я вынужден был признать свое невежество. «Дай мне листок бумаги и карандаш, и я скажу тебе». Он сделал расчет, но я забыл конечный результат. «Студенты политехнической школы всегда были рады решать задачи, которые я им предлагал, когда навещал их». Император говорил, что он всегда интересовался делами политехнической школы. Она была основана Монжем, к которому он питал теплые чувства. Школой руководили друзья императора Лаплас, Лагранж и Прони. В школе обучали математическим наукам, которые он любил. «Причина слухов, что я, мол, не любил эту школу, заключается в том, что молодые студенты, в основном в возрасте 15 или 16 лет, отдавали дань увлечениям молодости, погрузившись в разложение столичной жизни. Поэтому я отправлял их в казармы, что им совсем не нравилось».

Император имел привычку оставаться в ванне часа полтора, а иногда и два. Обычно он вставал из ванны, завернувшись в горячие простыни, ложился на час в постель, брился, одевался и около четырех или пяти часов дня садился в карету и отправлялся с визитом к графине Бертран, которую иногда забирал с собой, чтобы продолжить прогулку. Император обычно направлялся к какому-нибудь месту на берегу моря, где его поджидала шлюпка с гребцами из числа матросов охраны и с рулевым Жантилини, моряком с острова Эльба. На этой шлюпке император возвращался домой. На шлюпке обычно хранился запас апельсинов и свечей для использования их ночью.

Когда император, уже одевшись, выходил из своих апартаментов, первый камердинер подавал ему шляпу; он обычно брал шляпу в одну руку, а другой рукой брал носовой платок, обрызганный одеколоном, и прикладывал его к губам, ко лбу и к вискам. Затем ему вручались табакерка с нюхательным табаком, подзорная труба и коробка с лакрицей. Император никогда не покидал дворец, не положив в карманы мундира коробки с нюхательным табаком и лакрицей. Если в течение дня он посещал заседание Государственного совета, то дежурный камергер обычно носил с собой эти предметы, чтобы вручить их императору, если тот забывал их в кабинете или в гостиной.

Император любил роскошь и великолепие, но в то же время хотел, чтобы в управлении хозяйством его императорского двора соблюдалась экономия средств. Он обычно говорил о тех, кто злоупотреблял его доверием: «Я готов пожертвовать 100 000 франков, но я не допущу, чтобы у меня украли хотя бы один су».

Однажды он поинтересовался стоимостью шелковых чулок, которые носил. Я ответил: «Для Вашего Величества они стоят 18 франков».

«И почему для меня дороже, чем для других? Я бы не хотел этого. Разве меня должны грабить?»