Виктор Пахомов - Луи-Этьенн Сен-Дени. Наполеон

Когда во время поездки в Голландию Рустан заболел, Император спросил Великого Конюшего: нет ли среди подчиненных ему молодых людей такого, кто мог бы заменить его – то есть сопровождать Его Величество верхом и на переднем сиденье его кареты, заботиться о его оружии, а также исполнять обязанности камердинера. Герцог Виченцский, ответив утвердительно, приказал мне и Менье отправиться к мсье Лепажу, дабы узнать, как правильно собирать и разбирать ружья и пистолеты, как чистить их и заряжать. После двухнедельного обучения всем этим премудростям меня – только меня – послали к мсье Леребуру, оптику, чтобы я научился разборке и сборке подзорных труб Императора и чистке линз. Вскоре я освоил это нехитрое дело – для того, чтобы стать Рустаном мне потребовалась всего одна секунда, а не две. А когда окончательный выбор пал на меня, Великий Конюший одел меня как мамлюка, и, как мне кажется, девятого декабря меня представили пред Императором в Булонском лесу на Аллее Акаций. В тот день была охота. Как только прибывший на место общего сбора Император вышел из кареты, герцог тотчас позвал меня, и Его Величество, оглядев меня с ног до головы, поинтересовался моими знаниями. После того, как Великий Конюший ответил, что я четыре года проработал в нотариальной конторе, Император заметил: «О, да он знает больше, чем мне нужно», и я был принят. На следующий день я приступил к исполнению своих обязанностей. Император пожелал, чтобы я прислуживал ему за завтраком и ужином. С этого-то и началась моя служба. В течение дня я помогал дежурному камердинеру, в том числе и при одевании Императора. Меня научили и как правильно заправлять постель властелина Европы, и как нужно распределять его вещи по его апартаментам таким образом, чтобы он всегда мог в любой момент легко воспользоваться любой из них. За завтраком я непосредственно сам прислуживал Императору, а за ужином я подавал разносившим блюда слугам ножи, вилки, и сами эти блюда. И слишком много времени, чтобы освоить свою новую профессию, мне не потребовалось.

Отныне жизнь моя потекла совсем по иному руслу. Прежде я, расхаживая по конюшне, руководил уходом за лошадьми и их перемещением, а теперь, сидя в кресле или на софе, беседовал с кем-нибудь или – в ожидании приказа – дремал, согретый теплом уютного и жаркого камина. И никаких иных удовольствий, кроме разговоров с дежурным камердинером или смотрения в окно (в то время Император жил в Тюильри), чтобы понаблюдать за происходящим в саду. Невыразимо скучная, однообразная жизнь в роскошных комнатах. Я никогда не покидал их, кроме как ради ужина в пять часов, когда Император отсутствовал. Свободен же я был по вечерам, после того, как к отходу Императора на покой являлись либо Констан, либо Рустан, вот тогда-то мой день завершался. Уединившись в своей, смежной с конюшней комнате, я переодевался в цивильное, а потом, после прогулки вокруг Пале-Рояля, укладывался спать.

Человек привыкает ко всему, так что и я привык к тому, что требовала от меня моя новая должность, а именно – три четверти дня просто бездельничать. Утром, около семи или восьми часов, я отправился на службу. В передней, и, к тому же, ванной комнате, всегда, в ожидании пробуждения Императора, в тот час находилось два или три человека. После того, как утренний туалет Императора закончился, и он удалился к себе, все присутствовавшие там, в том числе и Констан с Рустаном, разошлись по своим делам, а мы с камердинером сначала прибрались в спальне, а потом заправили постель. Потом наступил черед краснодеревщика, гардеробщика и полотера – каждый из них – под присмотром камердинера – выполнил свою работу. Что касается меня, я ушел в гостиную для младших офицеров, дабы дождаться там завершения церемонии утреннего одевания, а затем перешел в гостиную для старших офицеров, где Император должен был позавтракать. Первым делом сервировщик накрыл маленький круглый столик, потом сервировочный стол, а в назначенный час прибыл мажордом – мсье Дюнан – с приготовленной едой. Блюда, коим следовало быть поданными горячими, укладывалось в предназначенные для жарки и подогреваемые спиртовыми лампами, судки. Убедившись в том, что все сделано правильно, сервировщик удалился. Затем префект дворца постучал в дверь гостиной и сообщил Императору о том, что завтрак подан. Я занял место справа от кресла, в котором должен был восседать Император, после чего все мы – трое – терпеливо стали ждать выхода Его Величества.

Иногда Император выходил к столу сразу, а иногда вынуждал – подчас довольно долго – ждать. Почти сразу же после того, как Его Величество сел в свое кресло, пришла Императрица. Поцеловав мужа, она села по правую руку от него, и помочь ей сделать это – подать кресло – должен был именно я. Чаще всего, по выходе Императора из своих апартаментов, с ним была какая-нибудь очень важная персона – министр, или кто-нибудь еще – с кем он продолжал свой разговор до прибытия Императрицы, но после ее прибытия все серьезные обсуждения сразу же отметались и на их месте воцарялась легкая и игривая болтовня. За десертом объявляли явление короля Рима, и тогда в комнату входила мадам де Монтескью, сопровождаемая младшей гувернанткой – с юным принцем на руках. Император целовал своего сына и продолжал свой разговор – с Императрицей, мадам де Монтескью, и приглашенной к завтраку персоной. По завершении завтрака Император брал маленького короля на руки и подходил к окну, дабы показать его как просто прохожим, так и любопытствующим зевакам, кои, как правило, постоянно стояли под окнами дворца в час его завтрака. Нежные ласки любящего отца не прекращались до тех пор, пока Император и Императрица не возвращались в зал. Затем мадам де Монтескью и младшая горничная удалялись в апартаменты маленького принца, где их ожидала няня, обязанностью коей было качать его колыбель и на время отсутствия принца и гувернанток оставаться в комнате для младших гувернанток. Что касается меня, мне следовало вернуться в комнату для слуг.

Я очень любил эту свою обязанность прислуживать за завтраком – из-за разговоров, которые я там слышал. Если бы я тогда вел дневник, теперь я бы владел весьма интересными воспоминаниями – и о людях, и о делах, которые они обсуждали.

Однажды Император, взяв маленького короля на руки после завтрака, как обычно, ласкал его, играл с ним, а потом, обратившись к Императрице, сказал ей: «А ну-ка, поцелуйте своего сына!» Я уж не помню теперь, поцеловала ли Императрица принца, но с полным отвращения тоном она ответила: «Не понимаю, как вообще можно целовать ребенка». Отец его был совсем другим, он никогда не уставал целовать и ласкать своего любимого сына. Что могла бы подумать мадам де Монтескью, услышав такие слова из уст Императрицы? И что могли бы подумать о них матери семейств? (Это произошло в Тюильри, у эркерного окна.)