Дмитрий Власов - О Пушкине и не только

Поздним вечером под проливным дождём Пушкин въехал в Карс, где нашёл ночлег и теплое гостеприимство в армянских семьях при молчаливой враждебности турок. Карская крепость, считавшаяся неприступной, была взята русскими войсками годом раньше после кровопролитных боёв, в которых отличились, как всегда, сосланные сюда декабристы.

На следующий день Пушкин двинулся дальше, через два часа увидел, наконец, русский лагерь и вскоре был в палатке своего друга Н. Н. Раевского младшего, тоже переведённого на Кавказ за тесные связи с декабристами. За отличие в русско-персидской и русско-турецкой войнах он, тем не менее, в 26 лет стал генералом, но в дальнейшем был отстранён от командования Нижегородским драгунским полком уже за слишком хорошее отношение к «настоящим» декабристам, многие из которых были ещё раньше разжалованы в рядовые.

Теперь уже в присутствии Пушкина молодые генералы рассуждали о предписанном им движении к турецкой крепости Арзрум. За считанные дни эта крепость была взята, а точнее — сдалась после разгрома нескольких турецких отрядов на подступах к ней и по настоянию армянской части населения.

Пушкин и сам участвовал в боях с турками при взятии Арзрума, побывал во всех горячих точках, скакал с пикой на лошади. При этом оставался во фраке — единственный в окружении военных в мундирах.

В Арзруме Пушкин три недели жил во дворце сераскира вместе с генералом Паскевичем и его штабом. При отъезде Пушкин получил от него в подарок саблю. Но надежды Паскевича на прославление своих побед гением Пушкина не оправдались. Добавим ещё, что Карс и гора Арарат оставались в составе Российской империи до 1920 года, а г. Арзрум был возвращен Турции по Адрианопольскому мирному договору по окончании этой, одной из десяти, русско-турецких войн.

И вот еще одно свидетельство Пушкина из «Путешествия в Арзрум»:

«Один из Пашей, увидев меня во фраке, спросил, кто я таков. Пущин (это брат лицейского друга Пушкина — прим. авт.) дал мне титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через проводника: «Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат Дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются».

А на обратном пути, во Владикавказе:

«… На столе нашёл я русские журналы. Первая статья, мне попавшаяся, была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня за мои стихи…. Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве».

Обратный путь, снова с длительной остановкой в Москве, завершился только 10 ноября. Предстояли тягостные объяснения с Бенкендорфом и Николаем I. А в Москве, где он прямо с дороги явился к Гончаровым — снова неопределённый ответ будущей тёщи на его сватовство.

В 1830 году Пушкин опубликовал в «Литературной газете», издаваемой Дельвигом, отрывок из записей «Военно-грузинская дорога», после цензурной правки самого Николая I и не имел планов возвращения к этой теме. Но в 1834 году в Париже была напечатана книга французского дипломатического агента и писателя Виктора Фонтанье «Путешествие на Восток… с 1830 по 1833 год…». Книга была направлена против всей восточной политики Николая I, дискредитировала значение военных побед Паскевича и при этом в ней дважды с иронией упоминался Пушкин… (а вот «у турок не было бардов в их свите…»).

Пушкин счёл необходимым выступить, так появилось «Путешествие в Арзрум» с энергичным «Предисловием», частично основанные на его путевых записках. Отдельной книги не удалось издать, и напечатано всё было в собственном «Современнике», в первом его номере. Теперь произведение входит во все Собрания сочинений, остаётся интереснейшим литературным и историческим документом. Многие суждения Пушкина о положении дел на Кавказе и политике русского правительства актуальны и до сих пор.

Что касается самого путешествия… Пушкин подарил себе восемь месяцев относительной свободы, а нам — еще семь лет (или только семь лет?) творчества, где и явно, и незримо будут присутствовать все его путешествия.

Итак

Пушкин лукавит, вместе с нами смеется сквозь слёзы, потому что совсем было ему не всё равно, и с цензурой он был связан одной цепью при жизни, остаётся связан после смерти почти весь 19-й век, проржавевшие и частично порвавшиеся её цепи сохранились в 20-м веке, а следы их видны и в нашем, 21-м.

Если начать с этого же прекрасного, всё более актуального и в наши дни стихотворения «Из Пиндемонти», написанного уже в конце жизни, в 1836 году (при жизни и в посмертном Собрании сочинений оно не было и не могло быть опубликовано, хотя сам Пушкин уже провёл «самоцензуру», как мы сказали бы сейчас), оно должно было начинаться иначе (первые строки сохранились в черновике):

Заголовок «Из Пиндемонти» — тоже хитрость Пушкина, попытка как бы «разделить ответственность» с малоизвестным итальянским поэтом, ныне совсем уже забытым.

И даже на Шекспира он опирается, добавив авторскую сноску: «слова, слова, слова» (Hamlet). Однако всё это были слабые прикрытия. Стихотворение не было даже представлено цензуре ввиду полной безнадёжности, не было опубликовано при жизни, не попало в посмертное «Полное Собрание сочинений» и в итоге шло к нам… почти 100 лет, буквально по строчке.

Итак, в самом первом (посмертном) подписном Полном Собрании сочинений Пушкина, имевшем тираж 218 экземпляров (на всю Россию!), впервые были опубликованы «Медный всадник», «Капитанская дочка» и несколько стихотворных шедевров, включая «Я памятник себе воздвиг», подвергшийся, однако, существенной правке (не литературной, конечно, а чисто цензурной, сделанной Жуковским): строка «Александрийского столпа», например, была заменена на строку «Наполеонова столпа», и с такой правкой оставалось до февральской революции 1917 года). Стихотворения « (Из Пиндеонти)» как бы и не существовало.