Дмитрий Власов - О Пушкине и не только

Следующее Собрание сочинений (под редакцией Анненкова) появилось только в 1855—57 гг. и в 1-м его томе (в «Материалах для биографии А.С.Пушкина») впервые появились только пять последних строк этого стихотворения, а в 7-м томе полный текст стихотворения, но за вычетом строк 5, 12, 13 и 15, в которых упоминаются слова «царь» или «власть».

1889-й год — год 50-летия со дня смерти Пушкина. Кончились авторские права семьи и появились недорогие Собрания сочинений А. С. Пушкина, в которые были включены и стихотворение « (Из Пиндемонти)» по-прежнему без четырёх крамольных строк и с исправленной 20-й строкой.

Февральская революция 1917 года сняла, наконец, все барьеры на нашем пути к Пушкину. В 20-е же годы, по окончании гражданской войны, наступил настоящий расцвет пушкиноведения. В 1922 году был опубликован весь текст стихотворения со всеми вариантами, и только в 1930 году был найден и опубликован беловой автограф самого Пушкина, а в 1934 году Томашевским был исследован и опубликован черновой автограф. То есть, без нескольких лет целый век шёл к нам этот шедевр гражданской лирики Пушкина, со средней скоростью «4,5 года на строку». «Искусствоведы в форме и в штатском» всегда лучше знали, что нам можно читать, а до чего мы ещё не доросли…

Вообще же Пушкин при жизни испытывал гнёт «многослойной» цензуры. Возвратив Пушкина из михайловской ссылки, Николай I объявил ему, что сам будет его цензором (правда, через посредника, того же Бенкендорфа). Поначалу Пушкин даже обрадовался, что будет избавлен от официальной цензуры. Но не тут то было! Бюрократия, особенно в части аппарата надзора и насилия, живёт по своим законам, и даже царь ей не указ. Обыкновенная государственная цензура осталась и с ней-то больше всего приходилось спорить, бороться, в конечном счёте подчиняться ей. Милостивая царская цензура — тоже не сахар, как мы знаем. Достаточно вспомнить о совете переписать Бориса Годунова на манер Вальтера Скотта. Даже царедворец Жуковский ужаснулся, поняв при разборе бумаг Пушкина после его смерти степень поднадзорности поэта и его произведений.

Но в ответственных случаях включалась ещё духовная (а точнее было бы сказать — клерикальная) цензура. Одним из таких случаев была неуместная, с точки зрения церкви, строка «И стаи галок на крестах…» в «Евгении Онегине»… И цензору пришлось вступать в переписку с церковниками и доказывать, что эти слова не унижают и не принижают православную церковь. А «Сказка о попе и работнике его Балде вообще была переделана Жуковским на «Сказку о купце и работнике его Балде». Была ещё, правда, «Гаврилиада», за которую Пушкину грозили большие неприятности, пришлось каяться перед Николаем I… И была ещё вынужденная самоцензура…

А что сказать про наши времена? Есть ли следы цензуры для Пушкина? Это как считать… В советские времена Пушкин побывал и революционером, и царедворцем, и «сбрасывали его с корабля современности». В стране «с непредсказуемым прошлым» в зависимости от политического времени одни произведения поэта поднимались на щит (и на концертные площадки, и на университетские кафедры), другие уходили в тень. В период антиалкогольных компаний вызывали подозрения всякие там «Вакхические песни». Стихотворение «Клеветникам России», написанное после подавления польского восстания 1830 года, вызывало резкую критику даже некоторых друзей-современников за «великодержавность». На недавней выставке «Пушкин — Мицкевич» обе «стороны» согласились с тем, что «из песни слова не выкинешь» и не нужно цензурировать ни Пушкина, ни Мицкевича.

Возвращаясь к « (Из Пиндемонти)» (или «якобы Пиндемонти») — на этом стихотворении лежит ещё печать разочарования Пушкина (и не только его) в конечных результатах прокатившихся в Европе в 1830 году буржуазных революций, заменивших кое-где монархии парламентскими говорильнями.

И последнее… Как-то и в наше время это стихотворение остается в тени, нехрестоматийным… Или подспудно у любой власти вызывает подозрение как желание, так и нежелание поэта «мешать царям друг с другом воевать»?

Так или иначе, Пушкин объяснил нам, что есть «Вот счастье! вот права…». Имеющий уши — да слышит.

Полтора года назад, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, шестого июня 2013 года в Москве, на Старой Басманной улице, открылся ещё один филиал Государственного музея А. С. Пушкина — «Дом-музей Василия Львовича Пушкина», родного дяди нашего великого поэта. Перед этим 15 лет ушло на подготовку, проект и тщательную реставрацию. В основе своей (редкий случай для Москвы) этот деревянный дом сохранил фундамент и стены с 1820 года, когда он был построен в «послепожарной» Москве. Научная реставрация восстановила все интерьеры и планировку дома, добавила только заново отстроенные подвальные площади как вспомогательные помещения для персонала и посетителей.

По фасаду одноэтажный дом в девять окон не кажется большим, вход со двора и здесь видны ещё антресоли, то есть фактически второй этаж. В XIX веке, как и полагалось, был ещё флигель с конюшней, каретным сараем и погребом. Эти помещения не сохранились. Внутри же мы проходим по семи комнатам, включая гостиную, столовую, кабинет Василия Львовича, и на антресольном этаже еще две просторные комнаты, в одной из которых останавливался Александр Пушкин. Мебель, вещи, украшения, книги — того времени. Обширная библиотека Василия Львовича сгорела ещё во время оккупации Москвы французами, потом была частично восстановлена, а после его смерти была продана и рассеялась. Тем не менее, и сейчас в шкафах хранится 800 книг пушкинского времени и постепенно воссоздаётся «аналог» библиотеки Василия Львовича. При этом можно вспомнить, что Василий Львович владел пятью иностранными языками, и книги его были тоже на нескольких языках.

Сам дом имеет свою почти 200-летнюю историю. Деревянные дома «немецкой слободы» выгорели во время большого московского пожара 1812 года почти полностью. При последующем интенсивном восстановлении Москвы вдова титулярного советника Кетчер приобрела участок на пожарище, и там по выбранному проекту был в 1820 году построен настоящий дом — из деревянного бруса, но ещё и обшитый досками и покрашенный под камень. Всё это соответствовало канонам того времени, как и двор с флигелем, конюшней и каретным сараем.

И вот в 1824 году Василий Львович снял этот дом в аренду на год, со всеми пристройками. В условии договора было всё предусмотрено, от возможности продления срока до вероятного пожара (если по своей вине — надо было выплатить полную стоимость дома, а если из-за молнии или из-за соседей, то ничего не надо было платить). Аренда и продлена была не раз, до 1827 года, когда этот дом был продан, а Василий Львович переехал, но недалеко, в доставшийся ему по наследству дом любимой сестры Анны Львовны. Конечно, дом был заполнен домочадцами и дворней. Это его гражданская жена Анна Николаевна Ворожейкина, их дети — сын и дочь — «незаконные», поэтому жившие на правах воспитанников. Дворовых (в большинстве — своих же крепостных), было вместе с детьми до 20 человек. Особенно Василий Львович гордился своим поваром, а постоянный его камердинер вообще считался даже поэтом.