Степан Шутов - Красные стрелы

Все готово.

— По танкам! Вперед!

Мчимся к станции. Бронепоезд еще издали встречает огнем.

От наших выстрелов загораются эшелоны. Начинают рваться боеприпасы. Над станцией поднимается дым, из него проглядывают багровые языки пламени.

Бронепоезд, отстреливаясь, отходит на запад. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

Я знаю, что командир батальона майор Биневский еще перед атакой поручил трем экипажам обойти станцию и подорвать путь. Но кто же думал, что бронепоезд так сразу начнет удирать. Теперь не ясно, успеют ли танкисты выполнить задание.

В наушниках слышу, как Биневский вызывает командира высланной группы. Отвечает другой голос:

— Тридцать седьмой! Я сорок первый. Подорвать путь не успели. Две машины горят. Я иду на таран!

Сорок первый? Это комсомольский экипаж младшего лейтенанта Митрофанова! Они решили пойти на таран. Но ведь это верная смерть!

Только вчера мы с подполковником Маляровым проверяли машину Митрофанова. Разговорились с экипажем. Ребята хоть с разных мест, а дружные, интересные.

— После войны решили тоже сообща жить, — говорил Митрофанов, — Пойдем все в пединститут, а потом в одной школе будем работать…

Теперь, кажется, не сбыться вашей мечте, ребята, думаю я. Мысленно вижу, как «тридцатьчетверка» под номером 41, грохоча по шпалам широкими гусеницами, мчится навстречу поезду. Расстояние тает и тает.

Бронепоезд резко тормозит. Хочет попятиться назад, но не успевает. Машина врезается в его бронеплощадку. Поезд вздрагивает, кренится на развороченных рельсах и катится с насыпи вниз.

На западе, примерно в двух километрах от станции, раздается мощный взрыв. В небо медленно поднимается облако черного дыма.

Вечером, после того как станция была полностью освобождена, мы с Маляровым, не сговариваясь, отправились к тому месту, где лежит свалившийся набок состав бронепоезда. Откровенно говоря, где-то в глубине души у меня теплилась надежда найти трупы героев, чтобы с почестями похоронить их. Надежда оказалась тщетной. Искореженная ударом и взрывом, обгорелая машина лежала вверх гусеницами. Сорванная с нее башня валялась далеко в стороне.

— Герои, — промолвил, видимо отвечая своим мыслям, подполковник. — Их подвиг всем нам будет примером…

Наконец-то дождались! На Лютежский плацдарм подтянулись необходимые силы. Сосредоточение войск проходило скрытно, только ночами, и это, понятно, потребовало больше времени.

В ночь на 3 ноября объявили приказ Военного совета 1-го Украинского фронта. В нем отмечалось, что на долю воинов выпала великая честь: освободить от оккупантов столицу Украины.

Нашему корпусу по-прежнему предстоит действовать с 38-й армией. Для отвлечения внимания и сил противника с южного, Букринского плацдарма вспомогательные удары нанесут 27-я и 40-я армии.

На всю операцию отводилось только четыре дня. 5–6 ноября Киев должен стать советским!

— Великолепно, — заметил Хромов, ознакомившись с приказом, — значит, есть возможность отметить ноябрьские дни в городе, в культурной обстановке.

— Что касается меня, — возразил Маляров, — то я предпочитаю провести этот день в походе, только бы быстрее идти на запад.

Начальник штаба широко улыбнулся:

— Ну, это само собой. Был бы выбор, я присоединился бы к вашему предложению…

Тут же, ночью, провели митинг. Настроение танкистов приподнятое, поистине праздничное. Людям явно не терпится выступать.

Утром авиация и артиллерия основательно обработали вражескую оборону. После этого в атаку пошли танки с пехотой.

Противник упорно сопротивляется. Каждую траншею, каждую позицию приходится брать с боем.

Много неприятностей причиняют нам фаустпатронщики и отдельные орудия, действующие из засад. Уже несколько наших машин подбиты или сгорели. Но батальоны неудержимо рвутся на юг.

Примерно к полудню войска заканчивали прорыв первой линии обороны. И тогда противник бросил в контратаку против нашей ударной группировки моторизованную дивизию.

Из-за высотки прямо из машины наблюдаю за боем, разгоревшимся на небольшом поле. Образно говоря, возникла рукопашная схватка. Танки шли друг на друга, сшибались лбами, стреляли в упор.

Все перемешалось. Дым от горящих машин мешал разглядеть, где свои, а где чужие.

Постепенно, когда несколько «тигров» оказались подбитыми, вражеские «Т-III» и «Т-IV», яростно отстреливаясь, начали пятиться. И тут я увидел потрясающую картину: горящая «тридцатьчетверка» на полной скорости устремилась за танками врага. Те не приняли боя, развернулись и стали откровенно удирать.

— Чья это горящая машина? — спрашиваю по радио у комбата Биневского.

— Лейтенанта Казака, — отвечает тот.

Сделав свое дело, полыхающий танк останавливается. Экипаж поспешно выбирается через нижний люк и отбегает, опасаясь взрыва.

Через несколько минут Казак стоит передо мной. На черном от копоти лице резко выделяются смеющиеся светлые глаза и ровные белые зубы.

— Что это вам взбрело в голову на горящем танке раскатывать? — с деланной строгостью спрашиваю его.

Лейтенант виновато опускает глаза.

— Извините, товарищ полковник. Обозлились мы, когда немец нас поджег. Решили на таран его взять, все равно нашу машину, думаем, не спасти.

Я протягиваю Казаку руку:

— Ладно, шутки в сторону. Действовали вы правильно, мужественно, и я благодарю вас.

Лейтенант некоторое время недоуменно смотрит на меня, потом радостно жмет протянутую руку и говорит:

— Служу Советскому Союзу!..

Путь к Киеву открыт.

Танкисты берут десантом на броню автоматчиков мотобатальона, и бригада устремляется на юг.

Несколько раз налетают пикировщики. Мы не сбавляем скорости, только увеличиваем интервалы.

К вечеру пересекаем железную дорогу и подходим к аэродрому. Овладеть им — наша задача дня.

На аэродроме паника. На взлетной полосе находится транспортный самолет. Моторы его запущены.

По всему видно, самолет должен увезти раненых. Но, увидев танки, экипаж не ждет конца посадки и начинает разбег. Ковыляющие люди пытаются зацепиться за что-нибудь, облепляют шасси, держатся за крылья. Но самолет отрывается от земли, и раненые начинают падать. Жуткая картина!..

Закрепляемся на достигнутом рубеже. Мы знаем, перед Киевом у врага подготовлен еще один оборонительный рубеж. Завтра тоже предстоит боевой день.

Подходят остальные части корпуса и Первая отдельная чехословацкая бригада полковника Людвика Свободы.

Прохожу перед строем, смотрю в знакомые мужественные, опаленные солнцем, обветренные лица танкистов. Во взгляде каждого надежда: может быть, счастье улыбнется ему!

— Капитан Шолуденко!