Сергей Григорьянц - Тюремные записки

Начальник тюрьмы Ахмадеев объяснял мне, что переведенные к нему политзеки на строгом режиме, а я — на усиленном и уже поэтому он, хоть сам и не против, перевести меня в одну из их камер не может.

Я еще плохо понимал, что тюремного усиленного режима в СССР для политзаключенных просто не существует, но, главное, после провокации в уголовной камере в этом же Чистополе, а потом, возможно, не случайных проблем в Казанской пересылке оставаться один в уголовной камере и ждать, что еще придумает для меня охрана уже не желал. И голодовку не прекращал. Так, вероятно, понемногу слабея на искусственном питании продержался еще месяц. Не очень понимал, чем дело кончится, но голодовку не прекращал. Но, конечно, она никого не устраивала и поскольку управы на меня не находилось, решили отправить из сравнительно либеральной чистопольской тюрьмы в гораздо более жесткую, хотя, формально, с таким же усиленным режимом — Верхнеуральскую. И мне, ничего не объяснив, что меня ждет, распорядились собираться с вещами на этап. Голодать в этапе я уже не рискнул, понимал, что там могу оказаться в зависимости неизвестно от кого и всякое может случиться, взял положенный сухой паек и о голодовке больше никому не напоминал.

Хлеб ел осторожно, помалу, кажется они без всякой моей просьбы дали почти целую белую буханку. И в столыпине оказался не в общем большом отделении, как везли меня из Ярославля в Казань и где пришлось глотнуть и слегка разбавленного «Тройного одеколона», купленного соседями у солдата охраны и пару раз затянуться анашой из запасов тех же соседей.

На этот раз я был в примыкающем к купе охраны двойнике, который есть в каждом столыпинском вагоне, вместе с здоровенным юным красавцем, которого этапировали не из тюрьмы, как меня, а из зоны, но о тюрьмах, как выяснилось он знал много больше меня. Куда нас везут нам, конечно, не сказали. Меня почему-то офицер назвал энтэсовцем — видимо, что-то подобное было написано в сопроводительных документах и мои голодовки вызвали у них новые подозрения. Мой сосед как-то очень неожиданно для меня заметно трусил и все пытался определить наш маршрут.

— Если меня везут в Борисов, я повешусь.

Я не понял и сосед объяснил, что в Борисове Саратовской области тюрьма с таким режимом, который вынести невозможно. Днем не разрешается даже прилечь на шконку, можно стоять, ходить или сидеть на квадратной обитой железом маленькой скамейке. Но и сидя нельзя не то что спать, но даже закрывать глаза.

Приехали мы, однако, в свердловскую пересылку, где я опять попал в камеру к особнякам. Но камеру небольшую, человек на десять, спокойную, впрочем, как я потом понял из сравнения с другими, вся пересылка была относительно прилично устроена. Кто-то из моих соседей был мошенником, впрочем, успел я услышать только одну историю, во-первых, потому, что мало кто хотел рассказывать, а во-вторых, потому, что сам сделал довольно серьезную ошибку.

История мной все же услышанная была такой. Спокойный располагающий к себе мой сосед, лет сорока пяти, был сыном, кажется, второго секретаря одного из райкомов партии в Казани. Всю молодость провел в этой среде, со всем городским и даже республиканским начальством если и не был знаком, то знал всех по имени-отчеству и кто какую должность занимает. Когда оказалось, что в институте надо серьезно работать, а у него все время отнимали девочки, сперва придумал пару мелких афер, сел, попался второй раз в какой-то кампании и решил, что теперь будет работать один. Раз за разом повторял он одну и ту же нехитрую уловку. Или наиболее состоятельному знакомому его очередной, но, конечно, никак не оформленной жены, или случайному попутчику в дорогом спальном железнодорожном вагоне (а в других он не ездил), когда отношения становились вполне доверительными, он объяснял, что в Казани знает всех, все с ним повязаны и за определенную мзду может получить для своего знакомого талон на получение всеобщей тогда мечты — автомашины «Волга». Потом осторожно укреплял у знакомого доверие к себе и страсть к приобретению машины. Возил в гараж, где показывал, как после уплаты денег и получения разрешения на покупку люди выбирают себе по цвету «Волгу». Вел человека в обком партии, где записывался к «Ивану Федоровичу» на прием. Давал человеку как-нибудь иначе убедиться, что именно те, кого он называет — иногда уменьшительными именами — действительно работают на указанных им должностях. Потом не торопясь назначался день, плата за оказываемую услугу и каким-нибудь сложным образом объяснялось, что деньги надо отдать наличными, а не платить в сберкассу. Когда все было условлено, они вдвоем приезжали к обкому и получив деньги мой сосед входил в главную дверь, после чего тут же выходил через известный ему служебный или черный ход с противоположной стороны здания.

Первый раз он попался после пятой проданной им машины из-за того, что его опознал мастер в гараже — уж очень тщательно они выбирали себе машину для будущей покупки, и тайком вызвал милицию. Конечно не все, но у двух-трех, приехавших с Севера его знакомых, деньги были легальные и они написали заявления в милицию, которая начала всех опрашивать. Получил он шесть лет, а когда освободился вернулся к тому же, только в гараж клиентов больше не водил. И так обходилось. Но тут его опознал бывший одноклассник в горисполкоме.

— Так почему же ты не сменил город?

— А как переменишь — я только здесь всех знаю, всех назвать могу.

Услышал бы я за игрой в шахматы еще пару историй, если бы в этой спокойной камере не расслабился. День на пятый меня опять позвали в круг пить по глотку из общей кружки чифирь, а мне после голодовки, слабому, пить его было тяжело и я не подумав, считая, что здесь дело только в вежливости, отказался, сказал «не хочу». И почти сразу же почувствовал, как сгустилась в камере атмосфера. Хоть мы уже раза два или три все вместе чифирили, но в уголовном мире отказывался от этого только тот, кто молчит, но что-то знает о себе, знает, что ему не положено сидеть в общем кругу. Раньше я никогда не отказывался, даже от «Тройного одеколона» ни в этапах, ни в Ярославле, Чистополе, больнице. Знал, что этого нельзя, а тут забыл. Никто ничего мне не сказал, но подозрение повисло, больше меня уже чифирить не звали, да и говорить не хотели. Тем более, что несколько раз мы уже вместе чифирили и если за мной что-то есть, то когда-нибудь это и им предъявить могут. Не знаю, чем бы это кончилось, но дня через три меня уже вызвали с вещами на новый этап.

В этот раз я был опять в двойнике, но на этот раз один. Высадили в Челябинске. Это, вероятно, была самая отвратительная пересылка из всех, что я видел. Камера была человек на сто, в одном углу кто-то отбивался, кого грабили, в другом истошно кричал насилуемый. Охрану все это совершенно не интересовало. Я уже из чьих-то оговорок знал, что везут меня в Верхнеуральск, недалеко — Златоуст, где сто человек заморозили между решетками. И все это — Челябинское управление, а потому немудрено, что пересылка здесь именно такая.