Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

Когда мы затрагиваем тему финансов, я вспоминаю случай, который может занять место в моих мемуарах, поскольку он касается меня лично и, более того, дает представление о том, как его величество понимал экономию. Он говорил, и часто совершенно правильно, что в личных расходах, так же, как и в общественных, даже допуская честность торговых агентов (что император, я должен признать, всегда делал с большой натяжкой), одни и те же вещи могут быть сделаны с гораздо меньшими затратами. Таким образом, когда он требовал сокращения расходов, то вопрос стоял не о количестве предметов, требующих расходов, а только о ценах, запрашиваемых за эти предметы поставщиками; и я готов привести немало примеров тому, как эта идея действовала на поведение финансовых чиновников его правительства.

Однажды, когда император изучал различные счета, он пожаловался на большие расходы по содержанию конюшен и, соответственно, урезал значительную сумму в статье на эти расходы; и главный конюший, для того чтобы на практике добиться требуемой экономии средств, посчитал необходимым лишить нескольких лиц из числа обслуживающего персонала дворца приданных им карет. В этом списке лишенных карет оказался и я. Через несколько дней после осуществления этой меры его величество возложил на меня выполнение поручения, которое требовало использования кареты; и я был обязан информировать его, что поскольку я лишен кареты, то не смогу выполнить его поручения. Император воскликнул тогда, что у него были совсем иные намерения и что г-н Коленкур, должно быть, плохо смыслит в вопросах экономии. Когда он увидел его вновь, то заявил, что не хотел бы, чтобы трогали то, что принадлежало мне.

Единственное требование императора в отношении его одежды заключалось в том, чтобы она была прекрасного качества и идеально удобной, и его мундиры для повседневного ношения, парадные мундиры и даже знаменитая серая шинель были сшиты из прекрасной материи в ателье самого Лувье. Во времена Консулата он носил, как тогда было модно, мундир с длинными фалдами; впоследствии мода изменилась, и фалды стали делать более короткими; но император с исключительным упорством не отказывался от привычной для него длины фалд, и я немало потратил нервов, чтобы вынудить его забыть о старой моде, и только благодаря хитроумной уловке мне удалось добиться успеха. Каждый раз, когда я заказывал новый мундир для его величества, я давал указание портному укорачивать фалды по крайней мере на один дюйм, пока, наконец, они не перестали иметь нелепый вид, а сам Наполеон не заметил происшедшей перемены. В этом вопросе он не отказывался от старых привычек столь же упорно, как и во всех остальных; и его самое главное пожелание в отношении одежды заключалось в том, чтобы она не была слишком тесной, в результате чего случалось, что его внешний вид бывал весьма далек от элегантности.

Когда дискуссии относительно одежды Наполеона возобновились в 1810 году во время женитьбы его величества на Марии Луизе, неаполитанский король попросил императора разрешить направить ему своего портного. Его величество принял предложение шурина; и в тот же день я отправился за Лежером, портным короля Иоахима, и привез его в замок, порекомендовав сшить костюмы по возможности нетесными, поскольку заранее знал, что если император не сможет без труда надеть их, то носить их не будет. Лежер не обратил внимания на мой совет и обмерил фигуру императора слишком плотно. Два мундира были сшиты прекрасно; но император объявил, что чувствует себя в них стесненно, и носил их только один раз. После этого его величество услугами Лежера более не пользовался. А однажды, задолго до эпизода с Лежером, Наполеон заказал себе очень красивый мундир из вельвета каштанового цвета с бриллиантовыми пуговицами и с черным шейным платком. В этом мундире он пришел на прием ее величества, хотя императрица Жозефина на этот случай приготовила для него элегантный шелковый шейный платок. Мои мольбы поменять платки не смогли сломить его упорство.

Жилет и бриджи императора всегда были из белого кашемира; он менял их каждое утро, но стирали их только три или четыре раза. Часто случалось так, что через пару часов после выхода императора из комнаты его бриджи были все в чернильных пятнах из-за привычки вытирать о них перо, да еще при этом разбрызгивать вокруг себя чернила, макая пером не в чернильницу, а нередко в стол. Тем не менее он из-за этого не переодевался и, одевшись утром, оставался в неприглядном виде до конца дня.

Я уже говорил, что он признавал только белые шелковые чулки. Его туфли, из тонкой кожи и очень легкие, были с подкладкою из шелка, а сапоги внутри полностью были подбиты белой фланелью; и когда он чувствовал зуд в одной ноге, то почесывал ее пяткой туфли или сапога другой ноги, тем самым еще больше пачкая себя чернилами. Он носил золотые или с медальонами овальные пряжки на туфлях. На подвязках у него были тоже золотые пряжки.

Из-за упорной приверженности Наполеона старым обычаям и привычкам его сапожник в первые дни империи был все тот же, что работал на него еще в военной школе; и так как обувь шилась ему с одним и тем же размером со времен военной школы, а нового размера он не снимал, то его туфли, так же, как и сапоги, всегда были плохо сшиты и имели неизящный вид. В течение долгого времени он носил остроносые туфли; но я уговорил его носить обувь с широким носком, в соответствии с наступившей модой, и наконец обнаружилось, что его старый размер слишком мал и обувь стала тесной. Я получил согласие его величества снять новую мерку; по этому поводу я вызвал сапожника, который сменил своего отца и был удивительно глупым человеком. Он никогда не видел императора, хотя и работал на него; и когда он узнал, что ему предстоит появиться перед его величеством, у него буквально голова пошла кругом. Как он может посметь предстать перед императором? Какой костюм он должен надеть? Я постарался подбодрить его и сказал, что ему следует облачиться в черный французский китель, надеть бриджи и шляпу и т. д. В таком наряде он и появился в Тюильри. Войдя в комнату его величества, он отвесил глубокий поклон и затем, вытянувшись во весь рост, застыл в полном смятении.

— Не может быть, чтобы именно ты шил мне туфли в военной школе.

— Нет, ваше величество, император и король, то был мой отец.

— И почему же не он сейчас снимает мне мерку?

— Сир, император и король, потому, что он умер.

— И сколько же ты возьмешь с меня за туфли?

— Ваше величество, император и король, заплатит за них восемнадцать франков.

— Но это же очень дорого.

— Ваше величество, император и король, может заплатить мне намного дороже, если он пожелает.