Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

На следующее утро эта глубокая тишина была несколько нарушена женщинами, блуждавшими в опустевшем здании дворца и искавшими друг друга, чтобы поделиться своими печалями и разделить возможные опасения по поводу судеб близких. Многие придворные, не взятые императором в поездку, прибыли во дворец для выполнения своих обычных обязанностей и были изумлены отсутствием его величества — будто солнце не взошло в этот день.

Утверждалось, что план вторжения в Англию был всего лишь видимостью. Причина подобного утверждения якобы заключалась в том, что неизбежность континентальной войны должна была заставить Наполеона отказаться от идеи покинуть континент со своей лучшей армией. На самом деле никогда не было ни более серьезного, ни более подлинного плана вторжения в Англию.

Наполеон сначала размышлял о закреплении союза с Пруссией, согласившись на важные уступки в ее пользу, чтобы обезопасить себя от Австрии. Завоевание Англии с помощью подготовленных им средств стало бы простой экспедицией, которая имела все шансы на успех и которая продолжалась бы не более трех месяцев. Первая же победа открыла бы дорогу на Лондон. Связи, установленные в Ирландии и Шотландии, а также всеобщее восстание против привилегированного класса английских лордов, завершили бы остальное. Промах адмирала Вильнева, который отправился в Кадис, вместо того чтобы плыть на соединение с поджидавшим его Брестским флотом, а также объявление войны Австрией стали единственными причинами сначала отсрочки, а затем отказа от этого великого мероприятия.

Его величество имел привычку утверждать, что благородного человека всегда можно определить по его отношению к жене, детям и слугам; и я надеюсь, что из того, что написано в этих мемуарах, станет ясно, что император вел себя как благородный человек, в полном соответствии с его же собственным определением. Более того, он заявлял, что безнравственность является наиболее опасным пороком для монарха, поскольку такой порок подает дурной пример его подданным. Под безнравственностью он имел в виду, несомненно, получившую скандальную огласку любовную связь, которая могла остаться тайной; что касается любовных связей, то он не мог устоять перед женскими чарами так же, как и любой другой мужчина, если женщины сами вешались ему на шею.

Возможно, другой мужчина, взятый в плотное кольцо соблазнами, неприкрытыми любовными притязаниями и заигрываниями всякого рода, не стал бы так сопротивляться подобным искушениям. Тем не менее я не предлагаю защищать его величество в этом отношении. Я даже готов признать, что его поведение не идеально соответствует его рассуждениям; но необходимо также признать, что он самым тщательным образом скрывал свои человеческие слабости от внимания общественности, чтобы они не стали предметом скандала или, что еще хуже, подражания, и особенно от своей супруги, для которой они бы стали источником глубочайшего горя.

В связи с этим деликатным вопросом я припоминаю два или три случая, которые произошли, как я думаю, примерно в тот период, к которому подошло мое повествование.

Императрица Жозефина была ревнива, и, несмотря на все меры предосторожности, которые принимал император при осуществлении своих тайных любовных связей, она не могла оставаться в полном неведении относительно того, что происходило.

Император знавал в Генуе госпожу Газани, дочь итальянского танцора, которую он продолжал принимать в Париже; и однажды, назначив ей свидание в своих личных апартаментах, он приказал мне оставаться в его комнате и отвечать всем, кто бы его ни спрашивал, даже если это была сама ее величество императрица, что он занят в своем кабинете важной беседой с министром.

Местом свидания была комната, ранее закрепленная за Бурьенном. Эта комната сообщалась со спальней его величества посредством лестницы. Сама комната была обставлена и украшена весьма скромно, но у нее был выход на вторую лестницу, которую называли черной, потому что она была темной и очень плохо освещалась. Именно по этой лестнице госпожа Газани вошла в комнату, а в это время из другой двери появился император. Они были вместе всего лишь несколько минут, когда неожиданно императрица вошла в комнату императора и спросила меня, чем занимается ее муж. «Госпожа, император сейчас очень занят; он работает в своем кабинете с министром». — «Констан, я хочу войти». — «Это невозможно, госпожа. Я получил официальный приказ о том, чтобы никто не беспокоил его величество, даже вы, ваше величество императрица». Она ушла очень недовольная и в какой-то мере раздраженная, но через тридцать минут вернулась и вновь повторила свое требование. Я был вынужден повторить свой ответ и, хотя вид огорченной императрицы очень расстроил меня, я не мог не подчиниться отданному мне приказу.

Тем же вечером, когда император готовился ко сну, он заявил мне очень суровым тоном, что императрица сообщила ему, что узнала от меня, что он находился наедине с женщиной. Совершенно спокойно я ответил императору, что, конечно, он не мог поверить всему этому. «Нет, — согласился со мной император, вернувшись к своему обычному дружескому тону, которым он мне всегда оказывал честь. — Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в твоем благоразумии; но горе тем идиотам, которые занимаются сплетнями, если я смогу добраться до них».

На следующую ночь, когда император готовился ко сну, в его спальню пришла императрица. Его величество сказал ей в моем присутствии: «Очень плохо, что во лжи обвиняют бедного месье Констана; он не такой человек, чтобы выдумывать такие сказки, о которых ты сообщила мне». Императрица, устроившись на краю постели, стала смеяться и прикрыла своей прелестной маленькой ручкой рот мужа; а я, поскольку речь зашла обо мне, удалился из спальни.

В течение нескольких дней императрица обращалась со мной довольно холодно и держала меня на расстоянии; но, так как это было чуждо ее натуре, она вскоре возобновила в отношении меня свою любезную манеру держаться, которая притягивала к ней сердца всех, кто окружал ее.

Любовная связь императора с госпожой Газани продолжалась почти год, но они встречались только с большими интервалами. Некоторые придворные, по своей воле, говорили императору о каких-то молодых и хорошеньких женщинах, которые хотели лично познакомиться с ним, так как давать подобные поручения было совсем не в его характере.

Однажды вечером, после одиннадцати, но до наступления полуночи, император вызвал меня, попросил принести черный сюртук и круглую шляпу и затем приказал следовать за ним; к нам присоединился принц Мюрат, шурин императора, и мы втроем сели в закрытую карету. Кучером был Сезар и с ним только один лакей, причем оба без ливреи.