Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Сегодня погода не была такой уж плохой, как в течение многих последних дней. Наполеон совершил прогулку вплоть до дома графа Бертрана. «Воистину, — заявил он, заговорив о погоде, — не христианская это страна».

7 сентября. Наполеон жаловался на ревматические боли и на небольшую головную боль. Своё недомогание он объяснял, и не без оснований, влажностью климата и сыростью в доме. «Каждое утро, — сообщил он, — когда я выхожу из гостиной, где есть камин, и захожу в мою спальную комнату [43], где нет камина, у меня возникает впечатление, словно я вхожу в сырой подвал. Если бы не эта комната, которую к дому пристроил Кокбэрн, где много света и воздуха и в которой я прогуливаюсь и делаю физические упражнения, то я бы уже давно находился в могиле. Но, как я полагаю, это как раз то, чего хотят ваши министры, и что является неотъемлемой частью их обращения с заключёнными в понтонных баржах.

Затем Наполеон сделал ряд замечаний по поводу «Рукописи, поступившей с острова Святой Елены». Он обратил внимание на то, что в этой работе допущена большая небрежность в хронологии описываемых событий.

Например, оказывается, что сражение при Иене произошло после Тильзита. Эта «Рукопись» заставила бы капрала старой французской армии лишь рассмеяться. «Несмотря на всё это, — добавил Наполеон, — рукопись написана умным человеком, хотя иногда ему, видимо, отказывает здравый смысл. В некоторых местах его утверждения о мотивах, которыми я руководствовался, правильны. То, что он пишет по поводу моего великодушия, соответствует истине. То, что он говорит о моих намерениях и о моём желании покончить со всем, что было установлено со времени Шарлеманя, также правильно. То, что он сообщает, что я создавал новую знать из выходцев из народа, абсолютно верно, поскольку сына крестьянина я превращал в герцога или маршала только потому, что в таком человеке я обнаруживал способности. То, что я хотел ввести систему всеобщего равенства, также верно, так как я считал, что любой человек имеет право быть избранным на любой пост, при условии, что для этого у него есть способности, независимо от его происхождения. То, что я хотел покончить со всеми старыми предрассудками, порождёнными в зависимости от происхождения того или иного лица, также является правильным. То, что я стремился создать правительство народа, которое хотя и было суровым и жёстким, но всё же было народным правительством, также верно. То, что я должен был ради моей собственной безопасности низвергнуть дом Бранденбургов, когда это было в моей власти, и все старые порядки монархов, и то, что они всегда объединялись против меня и нападали на меня, тоже правильно. Возможно, мне следовало сделать это, и я должен был в этом достигнуть своей цели.

Это верно, что я хотел создать правительство народа. Это была работа, которая очень не нравилась олигархии, потому что они не хотят, чтобы кто-либо, за исключением их самих, занял важный государственный пост. Они хотели обладать правом выбора, опираясь на свою волю, на своё происхождение, а не на таланты и способности. Никогда не существовало более худшего, более деспотического и более неумолимого государства, чем государство олигархов. Попробуйте оскорбить их однажды, и вы никогда не получите прощения, и никакое обращение с вами не будет более жестоким, чем то, когда вы окажетесь в их власти.

Рукопись написана с легкостью, свойственной французу, и, как следствие этого, она содержит много ошибок. «Ревью Эдинбурга» сразу же обнаружит, что я не являюсь автором рукописи. «Ревью Эдинбурга» выбросит эту рукопись прочь. Или они разорвут её в клочья, как поступил с ней я. Редакторы «Ревью», вероятно, сделают замечания, аналогичные моим, приведённые в моих заметках [44]. Возможно, замечания редакторов «Ревью» не будут столь строгими, учитывая то обстоятельство, что они не так хорошо осведомлены о секретах, которыми владею я. Судя по попавшему мне в руки очерку [45], который они опубликовали о моей жизни, они старались установить правду. Очерк верно описывает мою жизнь. Мне трудно представить, из каких источников они черпали информацию о событиях начала моей жизни, которые мало кому-то были известны, за исключением членов моей собственной семьи.

Эта рукопись, — продолжал он, — не была написана госпожой де Сталь, но если и написана ею, то эта работа была сделана в спешке за несколько часов и отправлена в печать без какой-либо правки. Но для госпожи де Сталь в рукописи допущены слишком большие погрешности. Мысли, высказанные в рукописи, таковы, что они вполне могли принадлежать госпоже де Сталь. Рукопись, хотя она и стала новинкой для Англии, в течение нескольких лет была предметом споров во Франции.

Автор рукописи, — продолжал Наполеон, — допустил большую ошибку, заявив, что после Иены я ничего не совершал, достойного моих прошлых заслуг. Самые значительные военные маневры, которые я когда-либо осуществил и которые я сам более всего ценю, были проведены в сражении при Экмюле. Рукопись является плодом работы какого-то молодого человека, не лишенного ума, который поспешил опубликовать её, не предоставив её кому-нибудь из моих друзей для тщательной проверки. Однако она написана с самыми благими намерениями по отношению ко мне. Если бы я сам взялся за написание подобной рукописи, то она была бы совершенно иной. Каждая строка в ней стала бы предметом дискуссий во всех странах.

Если эту рукопись освободить от ошибок и погрешностей, — добавил он, — то она была бы полезной. Автор заявляет, что в Европе грядёт революция. Это не так уж невероятно. Он утверждает, что в 1814 году на трон необходимо было посадить Бурбона; но было бы разумно оставить меня на троне после моего возвращения с Эльбы. Возможно, что он прав и в первом, и во втором случае». Наполеон добавил, что, если подобная рукопись была бы действительно написана им, то она бы произвела большой шум. «Возможно, она будет написана, — сказал он, — для моего сына, а также для будущих поколений.

Только от меня зависело, — продолжал Наполеон, — останутся ли на престоле король Пруссии и император Австрии или они будут свергнуты с него. Когда я был в Шенбрунне, то герцог Вюртсбургский часто намекал мне, что единственный способ сохранить для меня верность Австрии заключается в том, чтобы избавиться от его брата Франца и возложить корону Австрии на его голову. Позднее эти предложения были повторены мне через премьер-министра, готового отдать мне своего сына в качестве заложника, который бы стал моим адъютантом. Мне также были представлены другие всевозможные гарантии. Некоторое время я раздумывал над этим предложением. Но брак с Марией Луизой положил конец всем дальнейшим раздумьям на этот счёт. Я совершил ошибку, не приняв этого предложения. Ничего не было проще, чем осуществление этого плана».