Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Граф Бертран вручил капитану Блэкни под расписку большой запечатанный пакет на имя графа Ливерпуля.

Сообщил сэру Хадсону Лоу суть моей беседы с Наполеоном. Я повторил губернатору, что сэр Джордж Кокбэрн, устанавливая правила поведения французов, обычно предварительно обсуждал возникшие проблемы с графом Бертраном или с графом Монтолоном. Благодаря подобному заведенному порядку возникшие проблемы решались таким образом, чтобы было меньше оснований для их возможного нарушения. В ответ сэр Хадсон заявил, что принимаемые им меры санкционированы британским правительством и что большинство полученных им писем начинаются констатацией того, что принц-регент одобрил осуществлённые губернатором меры и что такие-то и такие-то меры должны быть приняты.

8 октября. Наполеон на короткое время вышел в сад. Отвыкший от физических нагрузок, он почувствовал себя настолько уставшим, что был вынужден присесть на ступени веранды. Однако он чувствовал себя лучше, чем вчера, благодаря приёмам ванны с морской водой и другим лекарственным средствам, которые он согласился принимать.

9 октября. Наполеон чувствовал себя неважно. Вчера простудился, жаловался на боли в ногах и очень плохо провёл ночь. «Я собирался послать за вами рано утром, — сказал он, — но затем подумал, что этот бедняга доктор провёл всю ночь, отправившись на бал, и нуждается во сне. Если бы я потревожил его, то он пришёл бы ко мне с сонными глазами, мало чего бы соображал и не смог бы составить правильное мнение. Вскоре после этого я весь был в испарине и мне стало намного легче». Сразу же после того, как я покинул его, он снова лёг в постель и не вставал с неё несколько часов.

10 октября. Наполеон пребывает в довольно плохом настроении. Отёк на ногах несколько спал.

«Вчера Бертрана посетил губернатор, — сообщил он мне, — и заявил о своём желании пойти на примирение с нами, но он уже заявлял об этом столь часто, не достигнув при этом никаких результатов, что, вероятно, и этот его визит к Бертрану завершится так же, как и раньше. Я дал указание Бертрану послать за этим маленьким майором (Горрекером), чтобы обговорить с ним все проблемы и объяснить ему, чего мы хотим. Я полагаю, что единственная гарантия, которая существует для моей жизни, состоит в том, чтобы я поддерживал контакт с офицерами местных армейских и морских подразделений, а также с жителями острова. Ибо, если бы такой контакт существовал раньше, этот губернатор не смог бы продолжать так долго свои абсурдные ограничения; хотя этот остров очень небольшой и совсем никудышный, а его жители являются практически рабами деспотичной власти, всё же местное общественное мнение имеет некоторый вес. Слухи с острова достигли бы Англии, и Джон Булль не стал бы терпеть поведение губернатора, столь позорное для его страны. Единственно, чего я хочу, так это, чтобы не было никаких тайн в отношении меня. Там, где есть тайна, всегда найдётся место для дурных намерений. Всё следует делать так, чтобы все дела можно было бы предавать гласности, и тогда выяснится, что необходимость что-либо печатать отпадет. Я не возражаю, если дом для моего проживания будет сделан из стекла. Именно так следует вести дела по отношению ко мне. Вы помните, что во времена адмирала не было ни одной попытки послать письмо в Англию. И их не было бы, если бы остался адмирал, потому что положение французов на острове было вполне терпимым. Тогда можно было жить.

Я передал Бертрану мои пожелания относительно порядка приёма посетителей в Лонгвуде и сказал ему, чтобы он сообщил губернатору, что тот может легко решить эту проблему, направив нам собственноручно составленный им список тех лиц, которым он разрешит навещать Лонгвуд. Мы можем посылать в Европу всё, что мы хотим посылать сейчас, и то, что могли посылать всегда. Что касается проблемы с полномочными представителями, то, поскольку эта проблема имеет политическую окраску, я оставляю её решение на усмотрение губернатора. Я уже говорил ему, что с удовольствием приму австрийца с его супругой, а также русского, но в качестве частных лиц. Если, однако, по политическим причинам это нежелательно, то меня это мало волнует. Хотя что может быть более нелепым, чем быть свидетелем сцены, когда эти полномочные представители не могут пройти через внутренние ворота Лонгвуда, имея всего лишь разрешение подходить к этим воротам и только снаружи встречаться и беседовать с французами так долго и так часто, как они пожелают, что должно вызвать в адрес автора подобного абсурда насмешки и презрение каждого свидетеля этой картины.

Единственно, чего я желаю, чтобы этим полномочным представителям можно было ясно объяснить, что только одни политические причины препятствуют их визиту в Лонгвуд, и чтобы их головы не забивались всякой ложью, как это делается по сей день. Они говорят, что, как их информировал губернатор, всему виной является мой отказ принимать их; что не проходит и недели, чтобы этот человек не делал выпада против них, что на острове создана такая атмосфера таинственности и секретности, что они считают, что находятся где-то в Венеции или в Рагузе, а не в английской колонии. Каждую неделю им намекают на то, что они злоупотребляют той или иной привилегией. Ничто в мире не заставляет человека так сильно ненавидеть другого, когда тот, другой, позволяет себе произносить в адрес этого человека грязные, клеветнические измышления; особенно тогда, когда они исходят от персоны, обладающей властью, потому что человек не может опровергнуть эти измышления или ответить на них. Что касается иностранцев, то пусть он, когда прибывает корабль, составляет список тех, кому он позволяет посетить Лонгвуд — я имею в виду большое число желающих нанести мне визит, а не одно или два приглянувшихся ему лица. Если у него возникнут подозрения в отношении кого-либо из них, то пусть он не включает их имена в список. Если я вообще не приму посетителей, то это будет сделано по моей воле, а не потому, что этого захотел он. Пусть он сделает всё то, что я перечислил: прекратит свои клеветнические измышления, всякую таинственность и всякую секретность; и тогда я буду удовлетворён».

После этого монолога императора мы завели разговор о Талейране. «Когда я вернулся из Италии, — стал рассказывать Наполеон, — я стал жить в небольшом доме на улице Шантерен. Через несколько дней после этого муниципалитет Парижа постановил, чтобы эта улица стала называться улицей Победы. Каждый человек считал своим долгом от имени всей нации выразить мне чувство благодарности. Было предложено предоставить в моё распоряжение один из лучших отелей Парижа и великолепное загородное поместье. Хотя я в течение двух лет содержал армию и выплачивал ей денежное содержание и даже выплатил ее задолженность за некоторое время вперед, а также внёс в казначейство Франции более тридцати миллионов, на моём счету едва набралось триста тысяч франков. Однако Директория, вероятно, из чувства ревности не дала своего согласия на моё материальное вознаграждение, заявив, что мои услуги перед республикой таковы, что они не могут быть вознаграждены деньгами. Представители всех слоев общества хотели встретиться со мной. Энтузиазм достиг своего апогея. Я, однако, редко общался с кем-либо, за исключением Клебера, Дезэ, Каффарелли и некоторых учёных. Директория устроила в мою честь великолепное празднество. Талейран, бывший тогда министром иностранных дел, дал в мою честь бал. И на этом и на другом празднестве я задерживался лишь на короткое время. Вскоре после этого я был назначен командующим армией Англии, но на самом деле эта армия получила такое название, чтобы ввести в заблуждение ваших министров, так как истинной целью этой армии был Египет.