Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

В десять часов вновь увидел его лежащим в постели. По сравнению с утром его ноги ещё больше опухли. Ему хотелось принять снова ванну, но не было больше морской воды. Целый день почти ничего не ел. Чувствовал небольшую головную боль.

3 октября. Исследовал его правый бок и ощутил, что при нажатии он более твёрдый, чем левый бок. К тому же видно, что он более опухший, чем левый, и при нажатии на него ощущается небольшая боль. Наполеон рассказал, что два месяца назад он уже ощущал нечто подобное. Тогда он не придал этому никакого значения, объяснив это излишним ожирением, но теперь, когда появилась боль, он считает, что это может быть связано с увеличением печени.

Я порекомендовал ему каломель, растирание конечностей, усердное применение массажной щётки, приём ванны с горячей морской водой, продолжение приёма противоцинготных овощей, полоскание горла, верховые прогулки и т. д. Наполеон сообщил, что вчера губернатор написал графу Бертрану о том, что он (Наполеон) может съезжать с дороги и спускаться в долину, но эта привилегия не распространяется на его офицеров, если они не сопровождают его.

«Это всего лишь очередная разновидность придирок, — заявил Наполеон, когда я порекомендовал воспользоваться этим разрешением, — так как благодаря этому я стану объектом новых оскорблений, ибо часовые не знают меня, и каждый старый служака, который хочет честно выполнять свой долг, для того, чтобы снять с себя всю ответственность, спросит: «А, нуте-ка, остановитесь, а нет ли среди вас генерала Бонапарта? А, это вы? О, тогда, если это вы, то вы можете проезжать». Таким образом, разве я не буду подвергаться ежедневным оскорблениям и не буду обязан отчитываться перед каждым часовым, который считает вправе честно выполнять свой долг? Кроме того, он не имеет права навязывать больше ограничений моему окружению, чем мне самому. В соответствии с бумагой, которую подписали мои люди, они согласились следовать только тем ограничениям, которые навязаны или могут быть навязаны мне.

Более того, я не признаю его право вводить любые другие ограничения, кроме тех, которые были введены адмиралом Кокбэрном и санкционированы его правительством, если только он не покажет мне, что они были подписаны принцем-регентом или его министрами. Ибо, если он имеет право вводить новые ограничения по своему усмотрению, то он может, следуя своему капризу или придумывая какой-нибудь предлог, в которых он не испытывает недостатка, вводить и такие ограничения, которые окажутся ещё худшими, чем предыдущие. Это одна из причин, почему я не пользуюсь верховой ездой, так как тем самым я лишаю его возможности навязывать мне очередное ограничение. Я не желаю подвергать себя капризу человека, которому не доверяю и которого считаю своим личным врагом. Кроме того, я никогда не покину Лонгвуд без того, чтобы сначала не выслать вперёд Гурго, чтобы он выяснил, не возникнет ли опасность, что я буду остановлен и оскорблён часовыми». Я попросил его разрешения пригласить г-на Бакстера, чтобы вместе с ним осмотреть его. Наполеон сказал, что если симптомы усилятся, то он, вероятно, не будет возражать против визита г-на Бакстера, так как этого хочу я, но при условии, что губернатор не будет вмешиваться в это дело. Если же он вмешается, то Наполеон никогда не даст своего согласия на визит г-на Бакстера.

4 октября. В соответствии с полученным указанием отправился в «Колониальный дом» и вручил сэру Хадсону Лоу письменный отчёт о состоянии здоровья Наполеона. Прочитав его, губернатор заявил, что он слишком подробный и что я должен составить новый, с которым можно было бы ознакомить более широкий круг лиц. Губернатор сообщил мне, что он получил пространное письмо от графа Бертрана, содержавшее ту же аргументацию, которую я имел привычку использовать в дискуссиях с ним (губернатором). В письме граф Бертран ссылался также на лорда Ливерпуля в связи с событиями, имевшими место некоторое время тому назад. У губернатора сложилось впечатление, что граф Бертран поддерживал какую-то переписку с лордом Ливерпулем. Я сказал, что Наполеон всегда заявлял, что он считает, что лорды Ливерпуль и Сидмут лучше относятся к нему, чем все другие английские министры. Я никогда не слышал, чтобы он поимённо плохо отзывался о ком-либо из английских министров, за исключением лордов Батхерста и Каслри.

5 октября. Утром виделся с Наполеоном, состояние здоровья которого было таким же, как и раньше.

Граф Монтолон, граф Бальмэн и капитан Гор провели вместе продолжительную беседу.

6 октября. Состояние здоровья Наполеона почти не изменилось. Вновь настоятельно рекомендовал ему физические упражнения. Заявил ему, что если он и далее будет отказываться от них, то отёк его ног будет настолько сильным, что он уже не сможет избавиться от него. Если он оседлает лошадь и станет ездить верхом, то, я уверен, отёчность его нижних конечностей вскоре исчезнет. Он согласился с этим, но заявил, что до тех пор, пока статус французов на острове не станет таким же, как во времена сэра Джорджа Кокбэрна, или примерно таким же, он не будет совершать верховых прогулок. Он полон решимости не предоставлять возможности осуществлять свою власть человеку, который до такой степени лишился разума, что запретил ему разговаривать со встреченными во время прогулок незнакомыми людьми, и который, следуя своему капризу, может приказать завязать ему глаза, чтобы помешать свободно разъезжать по местности.

Я взял на себя смелость обратить его внимание на то, что он подобен человеку, падающему в пропасть, который не хватается за верёвку, чтобы с её помощью спасти себя от неминуемой смерти. Наполеона рассмешило это сравнение, и он сказал: «Если судьба решит, то наши дни сочтены».

7 октября. Состояние Наполеона почти такое же. Сказал, что губернатор распространял слухи, что он (Наполеон) хотел покончить жизнь самоубийством. «Если бы я намеревался сделать это, — продолжал он, — то я бы давно использовал для этой цели мою саблю и умер бы как солдат. Но я не настолько глуп, чтобы преднамеренно пытаться покончить с собой медленной агонией затяжной болезни. Мне никогда не нравились утомительные войны. Но нет такой смерти, какой бы она ни была медленной и мучительной, которую я бы не предпочёл унижению своей личности. Человек, однажды способный на то, чтобы ввести ограничения 9 октября и 14 марта, способен ввести новые ограничения, и даже ещё худшие, в зависимости от собственного каприза или от своих страхов, реальных или мнимых. Если бы я вышел прогуляться и был подвергнут оскорблению с стороны часового, то это нанесло бы мне больше вреда, чем шестимесячное заключение в одиночной камере. Но этот человек невосприимчив к никаким нравственным чувствам. Он думает, что к нему в руки попали несколько корсиканских дезертиров или капралов, с которыми ему приходится иметь дело. В своей персоне он соединил глупость и коварство. За неделю до того, как я выйду на прогулку, он опорочит меня, как это он делает постоянно, намекнув полномочным представителям, что я злоупотребил разрешением, которое он мне дал».