Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Граф д’ Артуа и герцог де Берри всегда старались добиться моего убийства. Думаю, что Людовик не был причастен к этому. Они думали, как я полагаю, что свободны совершать попытки убить меня столько раз, сколько им вздумается, и причём безнаказанно. Будучи главой французского правительства, в соответствии с законами политики и законами природы, я должен был иметь все основания для того, чтобы добиваться в ответ устранения своих врагов: и это для меня не представляло никакого труда.

Вскоре после Маренго, — продолжал Наполеон, — Людовик написал мне письмо, которое мне было передано аббатом Монтескью. В письме Людовик писал, что я слишком долго решаю вопрос о его восстановлении на троне; что без него Франция не сможет чувствовать себя счастливой; так же как и слава страны не может быть полной без меня; что мы оба необходимы Франции; письмо он закончил тем, что попросил меня выбрать всё то, что я посчитаю нужным, что бы было мне пожаловано при условии, если я восстановлю его на троне. Я отправил ему очень вежливый ответ, заявив, что очень сочувствую всем его невзгодам и бедам его семьи и готов сделать всё возможное, чтобы облегчить его положение, и что я заинтересован в том, чтобы обеспечить его и его семью соответствующим доходом, но что он может отказаться от мысли когда-либо вернуться во Францию в качестве монарха, так как это невозможно будет осуществить без того, чтобы не перешагнуть через тела пятисот тысяч французов.

Уорден был неправильно информирован о том, что Маре был причастен к моему возвращению во Францию. Он ничего об этом не знал и подобное заявление могло нанести вред его положению во Франции. Уорден также действовал неосмотрительно, когда утверждал, что решение проблем находится в компетенции графа и графини Бертран, так как они в результате подобного заявления могут нажить себе много врагов. Уордену следовало просто сказать: «Мне рассказывали в Лонгвуде». Что же касается его утверждения, что информация исходила от меня, то мне это безразлично, поскольку я никого не боюсь, но Уордену следовало быть более осторожным, говоря о других.

Уорден, — добавил Наполеон, — руководствовался добрыми побуждениями, и в своей основе его книга правдива; но о многих обстоятельствах сообщается неправильно вследствие неверного понимания дел и их плохого толкования. Гурго вчера был очень рассержен тем, что сказано в книге о нём. Я сказал ему, что он должен следовать моему примеру, наблюдая за тем, с каким спокойствием я отношусь к разной клевете в мой адрес, которой переполнена пресса. Они меня превратили в отравителя, в убийцу, в насильника, в чудовище, которое повинно в кровосмешении и во всех ужасающих преступлениях. Ему следует относиться к подобным вещам скептически и хранить молчание.

По некоторым заметкам в «Таймс», — продолжал Наполеон, — я сужу о том, что «Морнинг Кроникл» относится ко мне благожелательно. Что может быть плохого в том, чтобы разрешить мне посмотреть эту газету? Позволить мне прочитать что-нибудь положительное в мой адрес? Теперь мне редко приходится видеть что-либо подобное, но это же жестоко, когда меня лишают столь незначительного утешения в жизни.

Вы помните, я уже говорил вам, что англичане изменят своё мнение обо мне и что благодаря интенсивному общению с французами и итальянцами, они скоро поймут, что я не ужасное существо, которым они прежде считали меня. Английские путешественники, вернувшись из стран, бывших под моей властью, будут испытывать ко мне совсем иные чувства, чем те, с которыми они покидали Англию. Этот процесс начинает набирать ход, и с каждым днём он всё более усиливается. Эти люди скажут: «Нас обманывали. На континенте мы не слышали всех этих ужасных историй. Напротив, куда бы мы ни поехали по прекрасной дороге или красивому мосту, мы спрашивали: а кто построил всё это? Ответ был один: Наполеон или Бонапарт. Они, естественно, скажут, что этот человек, по крайней мере, делал всё для поощрения искусств и наук во время своего правления и при нём принимались меры по улучшению и усилению торговли в этих странах.

Лорд Каслри, — продолжал Наполеон, — повинен в распространении гнусной клеветы, заявив, что я, якобы, утверждал с тех пор, как приехал сюда, на этот остров, что в мирное время или в состоянии войны моей целью является разрушение Англии. Это заявление — сплошная ложь, и она будет предметом моей жалобы его хозяину, принцу-регенту, и я разоблачу перед ним недостойное поведение его министра; поведение, унижающее достоинство человека».

Затем Наполеон высказался по поводу Талейрана. «Что касается Талейрана, — заявил он, — то он — мерзавец, полностью коррумпированная личность, но человек весьма умный. Он ищет любую возможность, чтобы пойти на предательство. После свадьбы принца Евгения я был вынужден освободить его от работы, учитывая жалобы против него со стороны королей Баварии и Вюртемберга. Ничего не делалось, ни одно соглашение не было заключено, никаких договорённостей о торговле не было достигнуто до тех пор, пока его не подкупали. В то время велись активные переговоры по вопросам торговли, но за то, чтобы они завершились, он потребовал колоссальные суммы. Бурбоны сделали правильно, отделавшись от него, так как он бы предал их при первой же возможности. Он бы сделал это, так как предвидел вероятность моего успеха после возвращения с Эльбы и высадки на берег Франции.

Ваши министры, — заявил Наполеон, — высылая меня на остров Святой Елены, обосновывали своё решение следующим образом. Этот Бонапарт — человек талантливый и всегда был врагом Англии. Бурбоны представляют собой группу глупцов, и для англичан будет гораздо лучше, если на троне Франции будут восседать глупцы, а не талантливые люди; ибо первые хотя и могут иметь намерение нанести как можно больше вреда Англии, но они будут лишены способностей сделать это, в отличие от последних. Мы должны делать всё в наших силах, чтобы подавлять французов, являющихся нашими естественными врагами; и в целях осуществления этого мы должны посадить на трон Франции группу дураков, которые будут заняты восстановлением старых религиозных предрассудков, невежества и суеверий в стране и, соответственно, будут ослаблять её, вместо того чтобы укреплять. Англичане поступили бы лучше, — продолжал Наполеон, — если бы оставили меня на троне. Я бы обеспечил англичан огромными торговыми преимуществами, которые Бурбоны не осмелятся предложить. Кроме того, это способствовало бы поддержанию авторитета англичан на континенте. Ибо другие державы, опасаясь меня, пошли бы на уступки, чтобы сохранять с ними хорошие отношения, понимая, что без их помощи они ничего со мной поделать не смогут; тогда как сейчас, поскольку они не боятся Бурбонов, они мало ценят дружбу с державой, к которой они испытывают ревность, и полны желания унизить её. Более того, ваши министры всегда смогли бы использовать меня в качестве средства устрашения народа Англии всякий раз, когда они захотели бы контролировать возникшую в стране напряжённую ситуацию.