Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Говорили, — продолжал Наполеон, — что я принял мусульманскую веру в Египте. Дело совсем не в этом. Я никогда не следовал догматам этой религии. Я никогда не молился в мечетях. Я никогда не воздерживался от вина, так же как и никогда не совершал обрезания и никогда не исповедовал это. Я лишь заявлял, что мы были друзьями мусульман и я уважал Магомета, их пророка. Это истинная правда, и я поныне уважаю его. Я хотел, чтобы имамы побудили молельщиков в мечетях молиться за меня для того, чтобы заставить народ уважать меня больше, чем это было на самом деле, и чтобы народ подчинялся мне с большей готовностью. Имамы ответили мне, что в этом вопросе существует большое препятствие, потому что их пророк в Коране внушил им, что они не должны подчиняться и уважать неверных и придерживаться с ними одних взглядов, и что я подпадаю под эту категорию. Тогда я попросил их провести со мной консультацию, чтобы выяснить, что именно необходимо сделать, чтобы стать мусульманином, так как некоторые их догмы неприемлемы для нас. Так, например, что касается обрезания, то Бог создал нас непригодными для этой процедуры. В отношении же воздержания от вина, то мы, бедняги, страдаем от холода, потому что наш народ живёт на севере и не может существовать без вина. Поэтому мы не можем согласиться с процедурой обрезания и с воздержанием от вина.

Выслушав меня, имамы посовещались между собой и примерно через три недели огласили фетву (заключение по религиозной проблеме, основанное на Коране и шариате. — Примеч. переводчика), объявив, что процедуру обрезания можно будет опустить, потому что эта процедура всего лишь обет; что же касается вина, то мусульмане могут его пить, но те, кто пьёт его, не попадёт в рай, а окажется в аду. Я ответил, что из этого ничего не получится, так как у нас нет причины стать мусульманами только ради того, чтобы оказаться в аду, к тому же у нас есть немало других путей отправиться в ад. Ладно, после совместных размышлений и споров в течение, как я думаю, трёх месяцев, они, наконец, решили, что человек может стать мусульманином и без процедуры обрезания и без воздержания от вина; но что пропорционально количеству выпитого вина необходимо совершить такое же количество добрых дел. Тогда я сообщил им, что мы все мусульмане и друзья пророка, чему они с готовностью поверили, так как французские солдаты никогда не ходили в церковь и с ними не было священников. Ибо вы должны знать, что во время революции любая религия была отлучена полностью во французской армии. Мену, — продолжал Наполеон, — действительно стал мусульманином. Именно по этой причине я оставил его в Египте».

Затем Наполеон рассказал мне о некоторых планах, над которыми он размышлял, касающихся строительства каналов в Египте как средств коммуникации. «Я намерен был осуществить строительство двух каналов, ведущих из Красного моря, один — к Нилу в район Каира, а другой — к Средиземному морю».

Я спросил Наполеона, верно ли то, что он спас жизнь Мену после событий 13 вандемьера (5 октября 1795 года). Он ответил: «Конечно, у меня был способ спасти его жизнь. Конвент приказал отдать его под суд, и он бы попал под гильотину; тогда я был главнокомандующим войсками Парижа. Я считал, что было бы очень несправедливо, если бы пострадал только Мену, в то время как три комиссара Конвента, приказы которых он выполнял, остались бы вне суда и не были бы наказаны; но не рискуя сказать открыто, что Мену следует оправдать (ибо, — продолжал Наполеон, — в те ужасные времена человек, говоривший правду, терял свою голову), я прибегнул к уловке. Я пригласил на завтрак трёх членов суда, которые судили Мену, и в разговоре затронул вопрос о Мену. Я заявил, что он действовал совершенно неправильно и заслуживает того, чтобы приговорить его к смертной казни; но что сначала следует судить и приговорить к смертной казни комиссаров Конвента, так как Мену действовал в соответствии с их приказами, и поэтому пострадать должны были все. Мои высказывания произвели желаемый эффект. Члены суда заявили: «Мы не позволим тем гражданам купаться в нашей крови в то время, когда они позволяют своим собственным комиссарам, которые гораздо больше виновны, избежать безнаказанности». Мену был немедленно объявлен невиновным».

Я затем спросил Наполеона, как он полагает, сколько человек потеряли свою жизнь в результате событий 13 вандемьера? Он ответил: «Очень немного, учитывая обстоятельства. Из числа жителей Парижа было убито около семидесяти или восьмидесяти человек; из числа защитников Конвента около тридцати человек были убиты и двести пятьдесят человек ранены. Причина того, что так мало было убитых, заключалась в том, что после первых двух залпов я приказал войскам зарядить пушки только порохом, что имело своею целью напугать парижан, посчитавших, что они понесут новые потери убитыми, как и во время первых залпов. Вначале я приказал заряжать пушки ядрами, потому что зарядить их только порохом было бы наихудшим способом утихомирить толпу, не сведущую в вопросах стрельбы из пушек. Ибо толпа, услыхав сильнейший грохот после первого залпа пушек, заряженных порохом, была бы немного напугана, но, оглянувшись вокруг и увидев, что никто не убит и не ранен, она бы собралась с духом, немедленно начала бы презирать вас, стала бы вдвойне неистовой и бросилась бы на вас, не испытывая никакого страха. И тогда было бы необходимо убить людей в десять раз больше, чем в том случае, когда вначале пушки были заряжены ядрами. Поскольку, имея дело с чернью, всё зависит от первого впечатления, которое вы произведете на неё. Если они получают сразу нехолостой залп и видят вокруг себя убитых и раненых, то их охватывает паника, они немедленно бросаются прочь и через минуту исчезают. Поэтому если вообще возникает необходимость стрелять, то вначале следует заряжать пушки ядрами. Это ошибочный пример проявления гуманности, когда вначале используется только порох, и вместо спасения жизни людей в итоге подобная гуманность приводит к ненужной потере человеческих жизней».

18 марта. Наполеон в очень хорошем настроении. Некоторое время шутил со мной по поводу Св. Патрика и старался говорить немного на английском языке, в котором он преуспел больше, чем когда-либо раньше, насколько я мог заметить. Я сказал, что отмечал различные его выражения в некоторых французских бюллетенях. Благодаря тому, что я имел честь привыкнуть к беседам с ним, то я опознал их и взял на себя смелость спросить его, не он ли сам временами писал их. Наполеон спросил меня: «Где вы видели эти выражения?» Я ответил, что у губернатора и что я особенно отметил его впечатляющие выражения в бюллетене, объявляющем о пожаре Москвы. Наполеон рассмеялся, слегка потянул меня за ухо и сказал: «Вы правы. Некоторые выражения действительно мои».