Кристиан Диор - Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я

Они поспешно отвечают из-под платьев. По правде говоря, занятые только своим видом, во время дефиле они не могут анализировать реакцию публики. Возвращаясь, они ограничиваются лишь короткими замечаниями:

– Мне кажется, принимают «горячее»!

Я вспоминаю о шумных возвращениях Франс (она ушла из Дома, когда вышла замуж). Она садилась, скрещивала длинные ноги, чтобы отдохнуть, и своим детским голоском заявляла с обескураживающим апломбом:

– Потрясающе. Я их околдовала.

Ей казалось это очевидным, и теперь она думала только о своем макияже.

Но не все платья пользуются успехом, и реакции манекенщиц разные. Таня, склонная к неожиданным скачкам настроения, даже не допускала мысли о провале. Если она возвращалась после прохода в платье, которое не имело успеха, она ругалась по-русски на зрителей за отсутствие у них вкуса. Казалось, что она готова была их растерзать. Но обычно в случае неудач девушки молча спешат переодеться в другое платье, чтобы взять реванш. Случается, что в последнюю минуту мы замечаем упущенную недоделку, и это приводит нас в ужас. Дрожащими руками мастерица вкалывает несколько булавок, стараясь скрыть от публики непростительный брак – неровный край юбки. Это платье мы отправляем без всяких иллюзий. Мой помощник протягивает манекенщице зонтик, я в спешке завязываю шарф, чтобы переместить внимание зрителей, и вот модель перед жюри. Мадам Раймонда – вездесущая сразу в обоих салонах – сходит с ума, заметив, что юбка слегка видна из-под пальто, но, слава богу, публика ничего заметила.

Люки идет вперед, поворачивается, кончиками пальцев откидывает жакет, и вдруг раздаются крики «браво». То ли цвет, то ли декольте вызвали восторг публики, не обратившей внимания на вполне простительную ошибку. Волшебство показа таково, что однажды мне пришлось представлять платье, наполовину вышитое, а зрители, восприняв платье как законченное, приняли его взрывом аплодисментов. Черное платье не обладает такой силой внушения; строгое, оно будет иметь прочный успех, но на показе не вызывает большого энтузиазма.

Когда все в порядке, то к тридцатой модели начинаешь чувствовать зал. Тогда мадам Раймонда покидает на минутку свой наблюдательный пост и приходит ко мне в гримерную, чтобы сказать: – О, патрон, патрон… Я думаю, что все идет хорошо!

Зная, что, при страстном желании поддержать меня, она не будет давать преждевременные оценки, я начинаю приободряться.

Но до конца дефиле я двадцать раз растеряю свою смелость. Мадам Раймонда знает публику наизусть, она разбирается во всех возможных оттенках «браво», в криках журналистов и знакомых Дома. Первые работают в демонстрационном зале. Прежде чем восхищаться, им нужно все отметить, оценить, занести в свою записную книжку. Вторые гораздо более непосредственны, но их мнение менее значимо. Но все равно, нас радуют и те и другие. Мадам Раймонда может с закрытыми глазами рассказать про каждое отмеченное платье: первый салон принял, второй – подхватил, а лестница – в исступлении. Она может написать эссе об аплодисментах в Высокой моде, начиная от криков «браво» утреннему костюму, бурных аплодисментов вечернему платью, завершая финальной овацией.

Она даже умеет издалека оценить характер шума голосов.

Он состоит из восхищенных или раздосадованных восклицаний, которые все вместе составляют кажущееся молчание или просто болтовню. Последняя – плохой признак, если она сопровождает проход манекенщицы: это свидетельствует о слабеющем интересе. Но если разговоры после аплодисментов, они подтверждают одобрение экспертов. Особо виртуозно мадам Раймонда собирает аплодисменты, предназначенные специально для меня. Некоторые считают аплодисменты «не слишком изысканными», предпочитая молчаливое внимание, но мне, признаюсь, они очень нравятся.

К середине показа по салонам проносится волна усталости.

В течение получаса судьба коллекции определится. Пресса приняла новую линию и уже почти к ней привыкла. Ум и тело нуждаются в отдыхе. Пришло время попудриться.

Можно сказать, что все женщины хватаются за пудреницу одновременно. Целый час они довольствовались тем, что смотрели; но вдруг они вспомнили, что сами созданы, чтобы на них смотрели. Они спешно исправляют то, что считают своими недостатками, и виновато пудрятся.

Одна закуривает, другая проверяет, рядом ли сумочка. Хочется распрямить колени, вытянуть ноги, подправить раскинувшуюся юбку. Беспокоясь о беспорядке в своем внешнем виде, некоторые элегантные дамы оглядываются вокруг себя и, встретив дружеские лица, исправляют несовершенства. Одна гостья случайно потеряла туфли, которые потихоньку скинула.

Все это мне рассказывают, потому что я сам никогда не выхожу в демонстрационный зал. Но мне столько раз все это изображали в лицах! Пока все пудрятся, Раймонда передает мне записку, на которой нацарапано одно слово – «Быстрее!»

Я понимаю, что надо всех поторопить.

Время 12:15. Волнение в гримерной достигло апогея. Все это время мадам Раймонда с особым вниманием следит за порядком показа, она беспокоится, если «деточка» опоздала или «проскочила вне очереди» перед одной из своих соперниц.

Со своей стороны, мадам де Туркхейм, заведующая гримерной, собирает резерв из пяти-шести манекенщиц на непредвиденный случай, какой-нибудь сбой в конце дефиле. Наступает кульминационный момент, когда дневные платья сменяются вечерними.

Это звездный час парикмахеров.

Я не могу даже ничего сказать: всем известно, что женщина, занятая со своим парикмахером, ничего не видит и не слышит, она превращается в неприступную крепость. Каждая требует «пышную прядь», и мне приходится ждать, когда они освободятся, чтобы привлечь их внимание. Измученная Рене просит стакан воды и бежит на лестницу его выпить: там она не рискует пролить воду на платье. Манекенщицы разговаривают с костюмершами, перебрасываются друг с другом репликами.

Я выгоняю нескольких работниц, которым нечего делать в гримерной:

– Дамы, извольте выйти!

И вот появляются сверху вечерние платья. Строение здания позволяет ученицам спустить их, вытянув руки и перегнувшись через балюстраду галереи. Платья раскачиваются над головами, иногда одно из них накрывает проходящего мимо.

Манекенщица Довина в вечернем платье, первая работа Ива Сен-Лорана в Доме Диора, 1955. Фото Хорста

Раздаются возмущенные крики. Сверху ученица комментирует дефиле: