Кристиан Диор - Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я

– Ну, разве не обидно, мое платье на Магде! Лучше бы его надела Жанна.

Я вмешиваюсь:

– Не хотите ли спуститься, маленькая проказница? Неудержимый смех, и платья продолжают спускаться как парашюты. Вечерние модели такие нежные и такие объемные, вот их уже передали с галереи, подхватили, поймали. Манекенщицы нетерпеливо ждут, когда можно будет их надеть. Очень важно в таких платьях сохранить потрясающую походку на показе. Короткие вечерние платья, длинные, узкие прямые, широкие платья, наконец, бальные платья, часто отделанные вышивкой.

Я сам слежу за порядком их появления на публике, подобно пиротехнику, который приберегает главные снаряды своего фейерверка. Волна безумия прокатывается по гримерной и сопровождает эту прекрасную армаду, на всех парусах отправляющуюся завоевывать новую моду.

В это время начинают одевать невесту. Клер – манекенщица по призванию, она обожает свою профессию, и расстаться с ней будет для нее трагедией. Она уже много лет замужем, но из всех моих манекенщиц именно она лучше всех играет роль невесты. Это сложная роль, и с ней связаны всякие суеверия. Ученицы, которые работают над этим туалетом, имеют привычку зашивать в подшивку подола прядь своих волос, чтобы в будущем году выйти замуж, а манекенщицы полагают, что представлять свадебное платье – это обрекать себя на безбрачие.

Из салонов возвращаются последние модели. Девушки снимают перчатки, украшения и падают в изнеможении перед своими туалетными столиками. Клер поднимается по лестнице в маленькую лоджию, где ее будут одевать. С помощью двух учениц, буквально утонувших в ее шлейфе, она, как по волшебству, прокладывает себе дорогу через узкий лестничный проход.

И вот она здесь. Вовремя.

Свадебное платье работы Дома моды «Кристиан Диор», 1958

Ученицы протягивают шлейф «подружкам невесты». Фата, которая минутой раньше была всего лишь куском шифона, превращается в пышное облако. При входе в первый салон слышится громкое объявление:

– «Большая свадьба»!

Это сигнал. В гримерной мертвая тишина. Клер отправляется в свое белоснежное путешествие. Все – от самой юной ученицы и до меня – напряженно ждут, как примут наше свадебное платье. Аплодисменты этому платью адресованы в некотором роде всей коллекции.

Платье невесты на подиуме? Как только оно появилось, все встают. Все аплодируют. Отодвинуты стулья, перевернуты пепельницы, одни одобрительно качают головой, другие, сгрудившись в кучки, выражают свое несогласие. Большая семья Высокой моды объединилась.

Теперь каждый стремится попасть в большой салон, где будут обмениваться комплиментами, мнениями, критикой, сплетнями. Медленная процессия официантов поднимается по лестнице, держа подносы с шампанским, которое будет выпито за здоровье новой моды.

Для меня настал ужасный час: сейчас я предстану лицом к лицу перед этими голосами, смешками, аплодисментами, вздохами, эхо которых я слышал, спрятавшись за свой серый занавес. Раздвинув его, я покидаю убежище временной глухоты, чтобы окунуться в море нежности моих замечательных друзей. Это жуткий момент, потому что представляет собой кульминацию страха, который я испытываю с самого начала показа, и одновременно это сладостный час, так как сейчас я снова увижу дорогие мне лица, о чьем присутствии до этого момента я мог только предполагать. И пока по залу кружатся бокалы с шампанским, я пожимаю протянутые руки, целую надушенные щеки, принимаю поздравления, слышу непомерно хвалебные и приятные слова о моей коллекции:

– Божественно! Восхитительно! Очаровательно!

Из уст в уста передается мое имя, и мне хочется поблагодарить весь мир, высказать свою радость от того, что смог им понравиться. Оглушенный шумом и счастьем, я едва нахожу время отвечать журналисту, который спрашивает, какое платье я люблю больше всего:

– Все! Ведь это мои дети!

Мы видимся два раза в год в такой волнующей обстановке, и между нами складываются не просто отношения, а настоящие дружеские связи. Я не знаю, во всех ли домах показы заканчиваются объятьями и поцелуями, не знаю, общепринятое ли это правило, но я обожаю нежность и проявления привязанности и в этот вечер я много целуюсь. Губная помада на моих щеках – самое верное свидетельство успеха коллекции, впрочем, красный цвет приносит мне удачу.

Переодетые и отдохнувшие манекенщицы входят в большой салон. Все видят, как они рассаживаются в своем уголке, берут по бокалу шампанского, улыбаются, но они еще не отошли от напряжения прошедшего спектакля, еще не освободились от волнения и радости. Вскоре я пойду в гримерную, чтобы отпраздновать событие вместе с ними и первыми портнихами, знатоками своего дела. Наконец-то я счастлив и умиротворен, но чувствую, как возвращается усталость. Она наваливается на меня внезапно и кажется мне восхитительной. Я отвечаю на вопросы в каком-то тумане. Меня занимает только одна мысль – сесть и наконец ощутить радость от того, что коллекция закончена!

– Наконец-то! Все сделано! Все закончилось!

Мне хочется выкрикнуть это во весь голос, и я ощущаю, как снова возрождаюсь к жизни.

Тем не менее я знаю, что завтра почувствую ужасающую пустоту. Моя жизнь – это работа над коллекцией со всеми ее беспокойствами, огорчениями и счастьем. А сейчас будет небольшая остановка, и, несмотря на прелесть каникул, она покажется мне бесконечной. Салоны пустеют, а я думаю о платьях. Сейчас они висят на своих вешалках, заброшенные как выигравшие в суде дела, не ведая, что с ними будет завтра. Именно теперь мне хочется посидеть с ними, посмотреть на них и сказать им спасибо.

Дневное платье работы Ива Сен-Лорана после смерти Диора, 1957

Теперь, когда коллекция завершена, я понимаю, что начинается ее собственная жизнь. Кто занимается коммерческой судьбой платьев, должно быть, считает меня недостойным отцом, потому что, закончив модели, я теряю к ним интерес и практически больше их не вижу.

Теперь они стали объектом торговли, и вечером того же дня, когда они были представлены прессе, они дефилировали перед профессиональными закупщиками.

Первыми мы принимаем представителей больших американских магазинов в сопровождении их парижских комиссионеров. Они весьма пекутся о соблюдении иерархии, так же как и журналисты модных журналов. К тому же они дорого заплатили за свои места или, точнее, внесли значительные суммы в качестве залога в счет своих будущих закупок. Мадам Люлен и мадам Манасян приложили не меньше стараний по распределению мест в зале для закупщиков, чем утром для журналистов. Нью-Йорк и Чикаго посажены рядом. На своем диванчике царит Сан-Франциско. Бостон – напротив окна и делит свой ряд с Монреалем. Каждому надо создать ощущение, что он – самый уважаемый клиент. И еще – увы! – надо разместить пятерых там, где ожидались двое. Столь презираемые журналистами второй салон и лестничная площадка становятся особенно желанными: чем меньше людей, тем просмотр коллекции будет внимательнее. Правильно бы было все помещение поделить ширмами, за которыми каждый мог бы следить за дефиле без свидетелей.