Лев Дугин - Северная столица

А он пугал ее сложными рассуждениями, взятыми из учебника немецкой философии, намекал на мрачный свой опыт и явился под ее окна с черной повязкой через лоб – печальным следствием дуэли.

В ее письмах было много рассуждений о том, что женщины во всем чрезвычайны, мужчины имеют тысячи средств к рассеянию, а женщины предаются любви целиком и до дна выпивают чашу постигших их злоключений.

А он требовал тайного свиданья и в одном из писем объявил, что уезжает… надолго… чтобы вдали… чтобы не страдать…

Что творилось в хорошенькой головке, украшенной пышной прической, со спускающимися вдоль щек локонами? Она сдалась. На северной окраине Васильевского острова жила ее тетушка. В домике этой тетушки они встретились.

Он приехал раньше времени.

Северная сторона Васильевского острова и летом пустынна, а зимой, в снегу, выглядит вовсе унылой. Чем дальше к песчаной косе, вдавшейся глубоко в взморье, тем реже каменные дома, тем обширнее пустыри… Наконец строения вовсе исчезают, лишь на последней возвышенности перед плоской прибрежной равниной видны несколько ветхих домиков.

Унылая сторона! Снег, снег… Голые деревья раскачивают ветвями… Вдали, на Петровском острове, чернеет роща.

И вот подкатил зимний дормез, пересаженный на полозья… Из ноздрей косматых лошадей валил пар, кучер в нагольном тулупе натянул вожжи, и этот пар, скрип полозьев и запах нагольного тулупа превратили мечту в явь… Он бросился открывать дверцу.

Из кареты выпрыгнула румяная горничная, вслед за ней – Таланья – в бархатной шубке, отороченной соболем, в шляпке с вуалью, в сапожках – легкая, счастливая…

Пошли по рыхлому, проваливающемуся под ногами снегу к калитке, болтающейся на одной петле, а потом через садик к домику с уютным крыльцом и вьющимся из трубы сизым дымом.

В комнате пол натерт был мастикой, в клетке прыгала пестрая птичка, на стенах, оклеенных дешевыми обоями, во множестве развешаны были литографии и портреты, на подоконниках, прикрытые марлевой ря-днинкой, стояли банки с соленьями и вареньями, а в покойном, старинном кресле, с колодой карт в руках, сидела маленькая, опрятная старушка – нарумяненная, с накладными буклями, в крахмальном чепце и с шалью на плечах.

Восклицания, поцелуи, вопросы, объяснения – и вот уже садятся за стол, покрытый вязаной скатертью, и идут рассуждения о Петербурге, воспоминания о старом времени и безобидные сплетни о соседях.

Вдова-чиновница живет здесь одна, вдали от света, и жизнь кажется ей счастливой: по праздникам она ходит в церковь, по будням вяжет чулок, вместе со служанкой читает Минею да гадает на картах… Ее муж, оставив службу, когда-то купил здесь домик… Царствие ему небесное!

– Не граф ли Пушкин? – спросила она, желая выказать знакомство с петербургским светом.

Этот молодой человек, любезно сопровождавший ее племянницу, явно пришелся ей по вкусу.

Но Таланья, но девочка, что успели сделать с ней мечты и любовь! Она краснела, бледнела, теребила батистовый платочек, и во взглядах, которые исподлобья она бросала на молодого человека, был неодолимый искус, ее глаза походили на две бархатные бабочки, летящие на огонь…

Высокая, костлявая служанка Меланья ходила по комнате крупными шагами, подавая на стол.

Потом гостя заняли альбомом Таланьи – в четвертую долю листа, с обтянутыми зеленой юфтью углами.

Помимо стишков и рисунков здесь был модный словарь:

Любовь – это мечта, сердечное сновидение…

Надежда – это жизнь, дар божества…

Счастье – это ложь, которую допускает наш разум…

– Я знаю, – улучив момент, шепнула Таланья. – Вы все считаете женский пол очень глупым… Признайтесь, вы так считаете?..

Но уже пора и в обратный путь – к благодетелям, которые когда-то взяли маленькую сироту на воспитание!..

– Теперь надолго забудешь тетушку?..

– А вот и нет! – И Таланья нежно обняла старушку. «

Снова крыльцо и тропинка в снегу.

– Сударь, – сказала горничная, когда ее госпожа поднялась в карету. – Ведь моя бедная барышня совсем потеряла голову!..

Этот слишком шустрый молодой господин показался ей похожим на проказливого беса.

Итак, учиться нужно было у многих поэтов, черпать из разных источников.

…Казармы Преображенского полка – массивное здание, с офицерскими квартирами – находились возле Зимней Канавки.

– Павел Александрович Катенин принимает? Рослый, седоусый денщик грозно выставил грудь, вскинул голову, вытаращил глаза – точно так, как делал его господин, строгий полковник, с которым Пушкин некогда познакомился в театре.

– О ком доложить-с?

И, громыхая сапогами, денщик пошел вдоль внутренней галереи.

Пушкин с любопытством оглядывался. За дверьми офицерских квартир слышались голоса. В воздухе плавал резкий чад кухонь. С внутреннего двора доносились команды.

Позвякивая шпорами, быстрым, твердым шагом подошел Катенин.

– А я спрашиваю: какой Пушкин? – У него за воротник мундира еще воткнута была салфетка. – Мы у приятеля собрались… Граф? Нет, говорит, молоденький, небольшого росточка. Значит, вы!

И протянул Пушкину руку, а Пушкин протянул ему толстую трость с костяным набалдашником и – полусерьезно-полушутливо – сказал:

– Как некогда Диоген пришел к Антисфену, так и я пришел к вам. Побей, но выучи…

Лицо Катенина сохраняло надменность, усы его горделиво топорщились, а брови были напряженно подняты, но румянец довольства разлился: он любил, когда искали его совета.

– Ученого учить – только портить!..

Его квартира оказалась похожей на кабинет ботаника: множество цветочных горшков с разнообразными растениями стояли будто выстроенные шеренгами, как солдаты в строю. Количество книг было огромно – но и они были выстроены. На обширном столе бумаги были сложены листок к листку.

Прежде чем усадить гостя, аккуратный полковник метелочкой из петушиных перьев смахнул с дивана и кресел невидимую пыль.

– Любезный Пушкин. – Он и сам говорил любезно, но при этом лицо сохраняло беспокойную напряженность. – Почитайте что-нибудь из поэмы… Ну вот, хотя бы то место, где ваш герой выбирает меч…

Содержание песен было ему знакомо! Пушкин почувствовал волну крови, прилившую к; лицу. Он прочитал – негромко, не спеша:

…Но вскоре вспомнил витязь мой, Что добрый меч герою нужен И даже панцирь; а герой С последней битвы безоружен…

Катенин слушал, наклонив голову, и выражение явного нетерпения появилось на его лице; он спешил высказать свое суждение.