Стефан Кеневич - Иоахим Лелевель

Разумеется, мы не имеем здесь в виду продажных авторов, сознательных фальсификаторов истории. Но кабинетный ученый, занятый исключительно исследованиями, может легче принимать позу беспристрастия, чем историк, участвующий в политической жизни. Легче занять такую позицию исследователю античности, чем тому, кто пишет о совсем недавних событиях; легче человеку, живущему в так называемые спокойные времена, чем свидетелю непрерывных войн и переворотов. Оторваться от современности историк никогда не сможет; такое стремление было бы даже вредно для его труда. Он должен только отдавать себе отчет в этой зависимости, стараться поверять формулируемые оценки, уметь не закрывать глаза на аргументы, не совпадающие с собственным тезисом. Задача трудная, но и почетная и привлекательная. Именно она определяет гражданскую значимость профессии историка.

Возвратимся, однако, к Лелевелю.

Лелевель был по своим интересам исследователем далекого прошлого, и традиция, как мы уже видели, приписывала ему даже рассматривание в лупу пястовских монет в момент взрыва ноябрьского восстания. Но он посвятил свою жизнь национальному делу и свою работу над историей Польши считал составной частью своей общественной деятельности. Он был также сыном эпохи романтизма, которая подымала, особенно в Польше, писателей до положения пророков и вождей нации. Его творчество развивалось в революционные времена, усиливающие политические страсти, когда трудно было взвешивать оценки. Следует учитывать все это, когда мы оцениваем большие исторические обобщения Лелевеля. Несомненно, они окрашены тенденцией к политической актуализации. Но даже если вычесть все те идеи, которые были опровергнуты позднейшими исследованиями, то и при всем этом лелевелевский синтез всегда сохранит значение огромного шага вперед в развитии взглядов на отечественную историю.

Прочное место среди великих творцов национальной историографии обеспечивает Лелевелю именно перемена точки зрения на предмет и существо истории. Все его предшественники принадлежали еще к феодальной эпохе; они писали историю королей, господ и рыцарства, историю войн и завоеваний. Лелевель созревал в период падения феодализма и, что особенно важно, принадлежал к числу борцов новой эпохи, которая над династиями и над шляхетским сословием стремилась поставить всю нацию. Такое расширение горизонта давало его творчеству огромный перевес над предшествующими трудами по истории Польши.

Это проявляется хотя бы в периодизации истории Польши. Раньше историю излагали по правлениям королей; после Польши Пястов наступала Польша Ягеллонов, затем избираемых королей. Лелевель первый применил деление истории Польши до потери ею независимости в соответствии с внутренними критериями. Он делил ее на четыре главных периода:

1) самодержавия первых Пястов, установленного над свободными и равными на заре истории ляхами и кметями;

2) можновладства (от смерти Болеслава Кривоустого, то есть от 1138 года до пакта в Кошицах, то есть до 1374 года), когда господствовали крупные духовные и светские феодалы;

3) гминовладства шляхты и ее растущих политических свобод (до рокота Зебжидовского, то есть до 1607 года), период высшего могущества Польши;

4) «смуты и упадка» по вине плохих монархов, магнатов и иезуитов (период, завершающийся третьим разделом).

После 1795 года начинается новый период «Польши возрождающейся», период борьбы за национальное и социальное освобождение, еще не завершенный.

Можно вести споры по поводу этого деления, давать иные названия отдельным периодам и передвигать их граничные даты; однако сама концепция именно такой периодизации устояла и получила одобрение позднейших историков.

«Существует множество сочинений, освещающих историю наций, высокими достоинствами обладают и те сочинения, которые рассказывают об истории человечества; но вместе с тем нет недостатка в жалобах на то, что еще не создана история народных масс, ибо даже те труды, которые уделяли ей внимание, пытались осветить ее, не достигли своей цели». Так начинаются «Размышления над историей Польши и ее народа». Для демократа Лелевеля польская нация — это прежде всего массы; этим именно продиктована мысль написания этой истории, излагаемой с точки зрения интересов крестьянина. Уже в лелевелевской популярной истории Польши, предназначенной для молодежи, перевернуты традиционные пропорции изложения: в ней меньше говорится о войнах и династических отношениях, больше о социальных вопросах, обычаях и развитии культуры. В «Размышлениях» еще сильнее выдвинуты на первый план проблемы народа, проблемы его первоначальной свободы, постепенного закабаления и усиливающейся освободительной борьбы. Во времена колонизации на немецком праве, когда Польше грозил потоп чуждой стихии, именно простой народ, по мнению Лелевеля, был оплотом «осмеиваемой и оскорбляемой национальности». Именно простой народ сохранил польский облик Силезии и Восточной Пруссии, в то время когда короли и шляхта относились к этим провинциям с «непростительным равнодушием». «Казацкий бунт, — пишет Лелевель о выступлении Хмельницкого, — это восстание народа. В течение шести веков Польша не видела равного ему… Редкое в истории зрелище, зрелище поражающее и прекрасное!.. Оно тем более занимает нас, что в течение веков мы видели только рост угнетения и терпеливую покорность». Таким образом, взгляд на историю с точки зрения интересов простого народа имел следствием пересмотр многих конкретных оценок. Так, Лелевель оправдывал Хмельницкого, в то время как, например, Баторию бросал упрек, что, «сея тревогу в отношении шляхетских вольностей, он готовил печальные столкновения и смуты».

Развитие истории у Лелевеля представлено не научным способом, как мы его теперь понимаем. Ход событий в его представлении определяют отвлеченные силы: «гражданский дух» или «аристократический принцип». «Идея и понимание руководят шляхетским гмином», «Монархический принцип разжигает раздоры» — вот заголовки некоторых разделов. Сравнительно недавно в адрес Лелевеля направлялись упреки, что он не дорос до понимания научного социализма, что он не объяснял политической истории развитием производительных сил и производственных отношений. Это были неосновательные упреки. В Польше первой половины XIX века, в стране, которая еще только стояла на пути ликвидации феодального строя, Лелевель не мог сам прийти к взглядам, выработанным Марксом и Энгельсом на основании знания общественных отношений Западной Европы. Не будем судить его за то, в чем последующие поколения оказались впереди него; оценим лучше те его достижения, где он превзошел своих предшественников и указал путь современникам.