Игорь Ефимов - Пять фараонов двадцатого века

Аристократов и священников Гитлер тоже не жаловал. Однако, впадая в раж, мог изображать себя и защитником религиозных и аристократических принципов.

«Еврейская доктрина марксизма отвергает аристократический принцип природы и заменяет вечный принцип господства власти и силы господством мёртвого веса человеческой массы. Она отвергает ценность человеческой индивидуальности, ставит под сомнение важность нации и расы и таким образом удаляет из судьбы человечества суть его существования и культуры… Если с помощью этой доктрины еврей победит остальные народы, его корона станет погребальным венком для всего мира… Таким образом, защищая себя от еврея, я могу считать, что сражаюсь за сохранность созданного Всемогущим Творцом». [103] Ibid., p. 65.

Хотя евреи составляли едва 8 % населения Вены, их культурное влияние было непропорционально высоким. В различных сферах уверенно доминировали такие фигуры, как Густав Малер, Зигмунд Фрейд, Мартин Бубер, Людвиг Виттгенштейн, Артур Шницлер. Возможно, само их существование разогревало костёр антисемитских страстей будущего фюрера. Впоследствии он называл Вену Новым Вавилоном. Но что бы он сказал, если бы узнал, что, гуляя по венским бульварам в 1913 году, он почти наверняка сталкивался с более серьёзными защитниками марксизма, скрывавшимися там: Лениным, Сталиным, Троцким, Бухариным? [104] Montefiore, Simon Sebag, Young Stalin (New York: Alfred A. Knopf, 2007), р. 264–265.

В мае 1913 года Гитлер покинул Вену и прибыл в Мюнхен, имея намерение — так, по крайней мере, он утверждал — овладеть профессией архитектора. В воспоминаниях он описывает, каким счастьем для него было оказаться в чисто немецком городе. Его биографы указывают и на другую возможную причину переезда: в Австрии его могли призвать на военную службу. [105] Kershaw, op. cit., p. 50.

Снятая им комната вскоре заполнилась альбомами, красками, мольбертами, а также стопками книг, которые он брал в местной библиотеке и читал заполночь. Квартирная хозяйка не замечала, чтобы его кто-нибудь навещал, но это не означало, что он проводил жизнь в одиночестве. Мюнхенские кафе и пивные были прекрасной ареной для политических дебатов, а международные новости можно было черпать тут же из газет, предоставлявшихся посетителям бесплатно.

Видимо, к этому времени живописные навыки Гитлера позволяли ему покрывать свои скромные нужды продажей акварелей. В основном он копировал открытки, изображавшие знаменитые здания Мюнхена. Эти городские пейзажи привлекали внимание туристов, и ему удавалось зарабатывать 80-100 марок в месяц. Но в январе 1914 года это наладившееся существование было прервано: в его двери постучал полицейский.

Оказалось, что администрация города Линца разыскивает герра Адольфа Гитлера, чтобы предъявить ему обвинение в уклонении от призыва. Это преступление приравнивалось к дезертирству, каралось штрафом и тюремным заключением. С трудом вольнолюбивому художнику удалось уговорить стражей закона дать ему отсрочку на несколько недель для выполнения своего гражданского долга. В феврале он появился перед призывной комиссией города Зальцбурга, которая нашла его слишком истощённым и для военной службы негодным. Ему даже оплатили проезд обратно в Мюнхен. [106] Ibid., p. 49–51.

Между тем, война надвигалась на Европу. Когда она началась, Гитлер, вместе с миллионами других немцев, впал в настоящую эйфорию. «Всецело захваченный бурлящим энтузиазмом я упал на колени и переполненным сердцем благодарил небеса за то, что они даровали мне возможность жить в такие времена». Он обратился с личной просьбой к королю Баварии разрешить ему, австрийцу, служить в Баварской армии. Разрешение было дано, немецкая комиссия нашла призывника достаточно здоровым, и после короткой подготовки, 21 октября поезд увёз рядового Гитлера на поля первых сражений во Фландрии. [107] Ibid., p. 52–53.

Четыре года, проведённые им на фронтах Первой мировой войны, имеют полное право быть отнесены в главу «Учёба». Не многим полководцам, даже окончившим военные академии, довелось получить такую порцию «практических занятий». Гитлеру выпало служить не в окопах, а в роли связного. Если телефонная связь между штабом полка и отдельными ротами обрывалась, его посылали относить приказы и возвращаться с сообщениями о ходе боя. Это позволяло ему получать более широкое представление о тактических аспектах войны, чем то, которое мог бы иметь солдат на позициях.

Роль связного отнюдь не была безопасной. Он так же находился под постоянным огнём противника. Летом 1916 года британский снаряд попал в землянку, где укрывались связные, и Гитлер был ранен осколком в бедро. Осенью 1918 весь полк подвергся газовой атаке. Гитлер, ослеплённый горчичным газом, присоеденился к цепочке других ослепших, уцепившихся друг за друга и бредущих в тыл вслед за зрячим поводырём, точь-в-точь как на знаменитой картине Брейгеля. [108] Ibid., p. 59–60.

В течение всех четырёх лет Гитлер сохранял воинственный энтузиазм первых дней. Любые разговоры о перемирии возмущали его, попытки солдат брататься с врагом в праздник Рождества приводили в ярость. Оказавшись в Мюнхене на излечении после ранения, он обнаружил всеобщее уныние жителей и усталость, отсутствие элементарных продуктов, холод и грязь. Во всём происходящем баварцы традиционно обвиняли пруссаков. Но Гитлер и тут сумел найти вину евреев. «Они служили клерками в военных учреждениях — не на фронте!». [109] Ibid., p. 58.

Видимо, Гитлер был так же уверен в победе Германии, как в своё время — в грядущем выигрыше миллиона. Известие о свержении монархии и о признании поражения застало его в госпитале, когда зрение постепенно возвращалось к нему. «Я не мог больше выносить это… Перед глазами у меня снова стало черно. Я побрёл обратно в палату, бросился на койку и зарылся горящей головой под одеяло… С того дня, как я стоял перед могилой матери, слёзы не лились из моих глаз. Но тут я не мог сдержать их. Неужели всё было напрасно? Неужели всё это случилось лишь для того, чтобы шайка прожжённых разбойников могла запустить свои жадные руки в тело отечества?». [110] Ibid., p. 62.

Именно в этот момент он решил свою будущую судьбу: раз война проиграна, необходимо начать сражение на политическом фронте. Но в этом сражении не будет места жалости. Способность к состраданию если когда-то и теплилась в душе Адольфа Гитлера, была вытравлена начисто четырьмя годами неслыханной бойни, прошедшей перед его глазами. Важно не забывать, что такой же урок получило и всё поколение немецких мужчин, которому посчастливилось выжить в Первой мировой войне и прожить ещё двадцать лет, чтобы начать Вторую.