Игорь Ефимов - Пять фараонов двадцатого века

Отец Лоренте благоволил энергичному и предприимчивому студенту, он считал, что именно такие лидеры нужны будущей Кубе. «Он не был глубоким человеком, но брал интуицией, — вспоминал иезуит. — Настоящий радар! И ещё в нём была испанская жестокость… Кубинцы мягче… Кубинец скорее уступит, чем заставит страдать окружающих. Испанец, особенно с севера, из Галисии, жесток». [132] Ibid., p. 38.

Независимая, освобождённая от Испанской империи Куба не стала страной, на примере которой можно было бы знакомиться с преимуществами демократического правления. Разгул насилия не утихал, смена власти сопровождалась кровопролитиями, диктатуру Джерарда Мачадо сменяла диктатура Фульгенсио Батисты. В латифундии отца Кастро мог наблюдать, как легко покупались и продавались голоса на местных выборах, какими бесправными оставались рядовые граждане. На таком фоне всякий легко мог вообразить себя принципиальным высокнравственным защитником права и справедливости.

Что и произошло с Фиделем Кастро к концу его окончания учёбы на юридическом факультете Гаванского университета (1950). Есть соблазн выстроить цепочку знаменитых адвокатов — Робеспьер, Ленин, Кастро — и покатить очередной обвинительный шар в сторону этого «крапивного семени». Но на это нам ответят напоминанием о том, что почти половина подписантов американской Декларации независимости тоже были адвокатами. Вот если бы существовал на свете некий невидимый международный «Университет бунта», тогда мы имели бы право объявить, что в 24 года Фидель Кастро закончил его, получив диплом с отличием.

Именно так следует объяснять глубинный смысл всех религиозных войн, всех историй о добровольном мученичестве за свою веру, всех массовых самосжиганий, также как и свирепых преследований еретиков и иноверцев. Чужое бессмертие угрожает моему тем, что оно ставит моё бессмертие под сомнение, обесценивает его, лишает уникальности, открывет атакам рационализма и скепсиса.

Но начиная с эпохи Просвещения религия перестаёт быть главным пристанищем и утолителем человеческой жажды бессмертия. Реформация разрушила единство христианской церкви, и люди начали искать новых путей приобщения к вечности. В конце 19-го века французский мыслитель Гюстав Лебом писал в своей книге «Психология народов и масс»: «Рождение новых богов всегда означало зарю новой цивилизации, и их исчезновение всегда означало её падение. Мы живём в один из тех исторических периодов, когда на время небеса остаются пустыми. В силу одного этого должен измениться мир».

Вместо культа святых мощей, священных текстов, вековых обрядов богослужения, статус божественности приобрели две вещи: научное познание и свобода человеческой личности. Обе новые святыни оставляли свои следы и в далёком прошлом. Богиня Афина в античном пантеоне символизировала мудрость и познание. Свободу воспевали древние поэты и песнопевцы. Среди бессмертных богов Олимпа, правда, ей не нашлось места, поэтому её образ в изобразительном искусстве пришлось создавать заново. Художник Делакруа нарисовал её в виде полуобнажённой красавицы на баррикадах, Бартольди и Эйфель создали знаменитую гигантскую статую на входе в нью-йоркскую гавань.

У новых святынь было одно огромное преимущество: они не были привязаны к истории какого-нибудь одного народа, представлялись заведомо интернациональными. Новый культ легко пересекал государственные и языковые границы. Торжественная тишина библиотек, музеев, лекционных залов вполне соответствовала молитвенной тишине и убранству храмов. Кости ихтиозавров под стеклом музейных стендов были уж точно древнее любых мощей христианской церкви.

Выше, в Летописи Второй рассказано о том, что все пятеро персонажей этой книги сделались страстными книгочеями. И вот важная деталь: половина из прочитанных ими томов были книгами, переведёнными с других языков. К новому бессмертию можно было приобщиться теперь, даже если ты не знал ни латыни, ни греческого. Пока образование было привилегией верхних слоёв общества, оно впитывалось параллельно с воспитанием, то есть с приобщением к неким моральным и эстетическим ценностям. С момента, когда оно стало доступно всем, ситуация изменилась. Ни про одного из наших персонажей нельзя было сказать, что он был человеком «хорошо воспитанным».

Отбор произведений для перевода на иностранные языки, конечно, следовал указаниям компаса успеха. Те авторы, которые сделались властителями дум своего народа, первыми попадали в поле зрения переводчиков. А в 19-ом столетии подавляющее большинство успешных авторов имели очень трудные отношения со старым Богом. Гёте больше интересовался Мефистофелем, Лермонтов — Демоном, Байрон — Дон Жуаном. Пушкин написал откровенную сатиру на Деву Марию и архангела Гавриила. Русские литераторы создали целую галерею образов богоборцев, и вскоре читатели других наций могли читать драматические жизнеописания Рахметова, Базарова, Раскольникова. Томас Джефферсон и Лев Толстой вообще переписали Евангелие по своему вкусу.

Но самый мощный переворот в умах и душах произвели две книги. Одна раскрывала бескрайние, дух захватывающие просторы прошлого Земли, другая — её будущего. Чарлза Дарвина и Карла Маркса с увлечением прочли все пять будущих фараонов. Но каждый выбрал из них только то, что лучше соответствовало его предубеждениям и страстям.

Нельзя забывать о том, что утолять жажду бессмертия дальнозоркому гораздо труднее, чем близорукому. Ужас небытия подступает к нему вплотную, сознание своей неизбежной смертности гнетёт, приводит в отчаяние, нередко доводит до самоубийства. Близорукий же легко принимает общепринятые описания прошлого и будущего и строит из них домик для своей души, в котором непременно будет отведена маленькая светёлка для надежды на жизнь вечную.

Чарлз Дарвин, воспитанный в англиканской вере, готовившийся стать пастором, вовсе не хотел нанести удар христианству. Как натуралист он всматривался в чудеса Творения с восторгом и благодарностью. Ему, как и миллионам других верующих, казалось невозможным уйти от ответа на вопрос «Кто же сотворил всё это?». «Бог», уверенно отвечали священнослужители всех ответвлений христианской религии, и возразить им было нечего.

Однако в своём историческом развитии церковь, стремясь к увеличению паствы, зашла слишком далеко в прославлении Божественной доброты, справедливости и любви к человеку. Как ловкий адвокат она пускалась в хитроумные объяснения океана страданий, переживаемых реальным человечеством. «Это вам в наказание за грехи и несоблюдение заветов!». «Это испытание, через которое нужно пройти, чтобы заслужить жизнь вечную!». «Поспешите под благословенную сень храма, припадите к иконе, купите индульгенцию, внесите взнос на заупокойные службы, и ваши страдания пойдут на убыль, а шансы на жизнь вечную сильно возрастут».