Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Открытие биеннале — очень торжественное мероприятие, а у меня, как всегда, не было ни шляпки, ни чулок, ни перчаток, поэтому мне пришлось что-то придумывать. Я одолжила чулки и пояс у подруги, а вместо шляпки надела огромные серьги в виде хризантем из бусин венецианского стекла. Граф Элио Зорци, глава пресс-службы и амбассадор биеннале, который, собственно, и пригласил меня участвовать в выставке, строго проинструктировал меня, что надо рассказать президенту Эйнауди как можно больше об искусстве модернизма за те пять минут, что он пробудет в моем павильоне. Паллуччини дал мне ровно обратные указания: он сказал, что президенту вряд ли будет интересно и наверняка тот будет измотан после просмотра всей биеннале.

Когда Его сиятельство прибыл, он приветствовал меня словами: «Где ваша коллекция?» Я ответила: «Вот она», после чего он поправился и спросил, где она уже побывала до этого. Я решила следовать инструкциям Зорци, а не Паллуччини, и успела вставить несколько слов, но на мою удачу вмешались фотографы и стали фотографировать всех официальных лиц вместе с министром образования Гонеллой, президентом и мной под моей замечательной подвижной скульптурой Колдера.

В то же утро мне нанесли визит американский посол и весь штат консульства. Павильон США так и не открылся, потому что картины не доставили вовремя, и Джеймс Данн, наш посол, был очень рад, что хотя бы я буду представлять Соединенные Штаты. Рассматривая одну из моих абстрактных картин Пикассо, он с удовлетворением отметил, что она «почти нормальная».

Предисловие к каталогу моей выставки на биеннале написал профессор Арган. Оно вышло очень сбивчивое; он перепутал все течения в модернистском искусстве. По настоянию Бруно Альфиери, владельца книжной лавки, я напечатала собственный маленький каталог и продавала его в своем павильоне, хотя и была включена в общий каталог биеннале. Я написала короткое вступление к своему каталогу, но его так плохо перевели, что со мной случилась настоящая истерика; я даже зарыдала. Я недостаточно владела итальянским и умоляла жену Альфреда Барра Маргу, наполовину итальянку, помочь мне. Увы, я выбрала для этого неподходящий момент, когда мы плыли на вапоретто, и ей пришлось сойти раньше, чем она закончила.

На той биеннале случилось два неприятных происшествия. Кто-то украл маленькую бронзовую деталь скульптуры, изображавшей ребенка, авторства Дэвида Хэйра; должно быть, ее взяли на память. А еще Паллуччини велел мне (поскольку в мой павильон собирались прийти какие-то священнослужители) снять эротический рисунок Матты с кентаврами и нимфами. Рисунок это так возмутило, что он упал на пол и его стекло разбилось вдребезги, отчего отпала необходимость его оскорбительного выдворения.

Третьей катастрофы удалось избежать благодаря Бруно Альфиери, который спас разобранную скульптуру Колдера — рабочие собирались ее выкинуть, приняв за металлические детали контейнеров.

Моя выставка привлекла огромное внимание, и мой павильон стал одним из самых популярных на всей биеннале. Меня это приводило в безмерный восторг, но больше всего мне нравилось видеть фамилию Гуггенхайм на схемах выставки в парке среди названий павильонов Великобритании, Франции, Голландии, Австрии, Швейцарии, Польши, Палестины, Дании, Бельгии, Египта, Чехословакии, Венгрии и Румынии. Я чувствовала себя новой европейской страной.

Еще одним моим прославленным гостем стал Бернард Беренсон. Я встретила его на ступенях павильона и сказала, что много изучала его книги и как они для меня важны, на что он спросил: «Тогда почему же вы увлеклись этим?» Я знала, как он ненавидит модернизм, поэтому ответила: «Я не могла себе позволить старых мастеров, но, в любом случае, я считаю, что долг каждого — защищать искусство своего времени». Он сказал: «Дорогая моя, вам бы следовало обратиться ко мне, я бы устроил для вас выгодные сделки». Больше всего ему понравились работы Макса Эрнста и Поллока. Тем не менее он сказал, что в картинах Макса слишком много сексуальности, а он не любил секс в искусстве; Поллока же он сравнил с гобеленами. Маленькая бронзовая скульптура полулежащей женщины авторства Мура его ужаснула своими искаженными пропорциями.

В следующий раз я встретилась с Беренсоном на его вилле «И Татти» под Флоренцией, и я, будучи поклонницей его коллекции, держалась с ним вежливей, чем он со мной в прошлый раз. Меня расстроило, что из всех великолепных картин, прошедших через его руки, у него осталась лишь малая часть. Я умоляла его приехать ко мне в Венецию и даже обещала ради него завесить свои картины простынями. Он спросил меня, кому я собираюсь оставить коллекцию после смерти, и хотя ему было уже восемьдесят пять, его глаза наполнились неподдельным ужасом, когда я ответила: «Вам, мистер Беренсон».

В результате такого повышенного внимания общественности к моей особе каждый мне пытался что-нибудь продать, и всякий раз, когда я спускалась в вестибюль своего отеля, меня осаждала толпа людей. Я попросила Витторио Карраина, моего молодого друга и одного из владельцев ресторана «Анджело», защитить меня. Впоследствии он стал моим секретарем и многие годы работал на меня. Он имел хорошее образование, музыкальный слух и большой кругозор, и только благодаря ему я держалась в курсе жизни Венеции, поскольку совсем не читала газет. Ему нравилась атмосфера, в которой я живу, и он стал мне добрейшим и преданным другом и оказывал неоценимую помощь при проведении выставок и составлении каталогов.

Я попросила Ингеборга Эйхмана, чешского историка искусства из Судетской области, прочитать в моем павильоне лекцию о различных течениях в искусстве. На первую лекцию о кубизме и абстракционизме пришло столько людей, что нам пришлось отменить вторую лекцию о сюрреализме из соображений сохранности картин. Их только недавно почистил и отреставрировал венецианский художник по фамилии Челегин, очаровательный мужчина с огромными усами.

Я ходила на биеннале раз в несколько дней и брала с собой собак. Им очень радовались в ресторане при входе на выставку под названием «Парадизо» и всегда угощали мороженым. Так что, когда я спрашивала своих терьеров, пойдут ли они со мной на биеннале, они виляли хвостами и прыгали от счастья. Никаких других собак не пускали на выставку, и, когда они терялись в ее лабиринтах, я непременно находила их у экспозиции Пикассо. Очевидно, ежедневные походы в «Искусство этого века» не прошли для них даром.

Ближе к концу биеннале встал вопрос, что я буду дальше делать с картинами. Я считала само собой разумеющимся, что раз биеннале за свой счет привезла картины из Америки, то мне хотя бы позволят оставить их в Италии. Оказалось, это не так. Их ввезли в страну по временному разрешению, и они должны были вернуться обратно. Я несколько месяцев не знала, что мне делать. За бессрочный ввоз картин в Италию я должна была заплатить пошлину в размере трех процентов их стоимости. В итоге я решила вывезти их, а потом привезти обратно и при ввозе оценить на меньшую сумму.