Александр Глезер - Человек с двойным дном

Правда, в СССР низкая квартплата — исключая кооперативные квартиры, — подогнанная под платежную способность населения. На это очень любят ссылаться официальные советские источники. Но ведь квартира не исключает необходимости одеваться. А еще обставиться надо, а цены на мебель кусаются. Средний гарнитур не менее семисот-восьмисот рублей. А еще телевизор приобрести хочется — тоже выкладывай двести пятьдесят — триста рублей. Тогда-то рабочий или инженер начинают «шабашить». Счастливчики те, у кого умелые руки. Кончил трудовой день и пошел промышлять. Для того еще и суббота, и воскресенье есть. Предпочтительней строительство. Тут только не зевай — сторожи сдачу нового дома. Там хватит работы месяца на три.

В 1969 году, когда я купил кооперативную квартиру, то выяснилось, что полы нужно перестилать, обои менять, скособоченные двери приводить в порядок, бездействующие краны чинить. Ленивую государственную организацию не дозовешься. Там, небось, тоже ребята калымят. Шабашники же тут как тут:

— Ну, хозяин, что делать будем?

И без халтуры (марку держать надо!), и быстро (материальная заинтересованность) все сработают на высшем уровне. Ох, и не любит их советское государство. Ох, и стыдит, и поносит их пресса. Они же и в ус не дуют! А в 1974 году группа шабашников даже прислала в «Литературную газету», конечно, анонимное, иначе живьем слопают, ироническое письмо, «Литературка», сопроводив его нравоучительной жвачкой, напечатала. Шабашники писали, что, мол, на нормальную жизнь семейному человеку, как минимум, требуется рублей пятьсот. Мы, инженеры и научные работники, зарабатываем четверть этого. И не нищенствуем, не побираемся, а в свободное время, вместо того, чтобы отдыхать, честно трудимся. Так за что же нас укоряют, за что преследуют? Как будто не ясно, за что! На социалистическое общество работала не на себя! Прирабатывать вынуждены и учителя. Все, кто может, ищут частные уроки. Остальные взваливают на себя дополнительные часы. При этом, горбясь по десять часов в школе и потом дома над тетрадками, как моя близкая знакомая, с трудом дотягивают до полутора сотен. То же самое с врачами. Соседка-терапевт как-то призналась: «Я больше пяти минут на больного не трачу. При наших двойных-тройных нагрузках по-другому не выходит. — И, оправдываясь: — у нас все так. На обычной норме одну черняшку будешь жевать».

Наше с Галей инженерство тоже давало возможность едва-едва сводить концы с концами. Я, правда, прирабатывал, судя по вечерам и выходным дням шахматные турниры, но почти все дополнительные деньги тратил на репродукции. Мы, то-есть я и еще два бедолаги-инженера со сторублевыми зарплатами, занимались варварством. Но искусство требует жертв. Купить альбом издания Скира, или ему подобный, стоивший в букинистическом (а в других не бывало) магазине тридцать — тридцать пять рублей, никто из нас не мог. И, как пьяницы на троих бутылку водки, мы покупали на троих такой альбом, выбирали из книги репродукции, по жребию их делили и наслаждались Кандинским, Бриком, Модильяни, Клее… Это были часы отдохновения от нелюбимой специальности. Без живописи, без стихов, да и без молодежного клуба, о котором отдельная глава, впору было бы спиться.

Все началось не с клуба, а со стенной газеты «Литература и искусство», которую в январе 1960 г. я предложил выпускать на бюро комитета комсомола нашего проектного института. Читатель в недоумении спросит: «При чем тут комсомол?» Да как же при чем?! Не может же газета выходить сама по себе ни от кого! Она должна быть или партийным, или комсомольским, или профсоюзным органом. Кто же иначе будет отвечать за идеологические ошибки и просчеты? Короче, комсомольское бюро меня поддержало и… разразился скандал.

В первом номере «Лирика в поэзии XX века» мы поместили стихотворения Блока, Маяковского, Ахматовой, — на Пастернака после недавнего скандала с «Доктором Живаго» было наложено табу — Есенина… и зарубежных — Элюара, Тувима, Мистраль…, а также репродукции картин Матисса. О, какие страсти вспыхнули на нашем сонном предприятии! Группа старых коммунистов говорила о газете так, словно произошла контрреволюция. Особенно бесновался один из них, участник штурма Зимнего дворца. Он почему-то считал, что если человек, штурмовавший Зимний дворец, чего-то в литературе не понимает, то другие не поймут и подавно. Возглавляемая этим ихтиозавром фракция отправилась к секретарю партийного комитета Абатурову и выложила ему все, что на душе накипело, выразила удивление, что уже несколько дней идейно-порочная газета-чудовище разлагает здоровый коллектив упадническими стихами Блока и Ахматовой, пьяными — Есенина, сексуальными — Евтушенко.

— А что они сделали с Маяковским! — кричал низкорослый с брюшком участник штурма. — Нет, чтобы напечатать «Стихи о советском паспорте». Выкопали какую-то бессмыслицу о «Звездах-плевочках»! А кто такой Матисс? Так моя семилетняя внучка нарисует.

Ограниченный, туповатый, желчный секретарь незамедлительно принял сторону старой партийной гвардии и потребовал газету убрать. Однако его заместитель Русаков, более молодой, более культурный и в карьере своей сделавший в тот момент ставку на либеральность, ибо времена были как будто бы для того подходящие, — стоял за нас. По его инициативе мы обратились за консультацией в отдел литературы и искусства «Комсомольской правды» и в райком партии. И тем и другим идея с газетой показалась симпатичной, так как стало модным заботиться о культуре, поднимать культурный уровень рядового советского человека. Ведь с ростом культуры растет производительность труда и в конце концов мы догоним и перегоним Америку. Но нам были важны не причины, а следствия.

Газета одобрена специалистами по литературе и партийным руководством района, значит, Абатуров подожмет хвост. Но не тут-то было! Он пуще прежнего взъярился, что прыгнули через его голову. Вызвал меня на собеседование.

— С кем из коммунистов вы говорили об искусстве в течение года?

Водном этом идиотском вопросе весь человек. А ведь сей субъект, наряду с директором, главное лицо в институте.

— Со многими людьми говорил, и не знаю кто из них члены партии.

— Поступили сведения, что любите западную живопись.

Сведения поистине страшные. Я безусловно преступник. Признаюсь.

— Да, люблю французскую живопись.

— Что хорошего в импрессионистах, и тем более в Пикассо?

— Сергей Павлович, прочтите «французские тетради» Эренбурга и вы поймете, почему я люблю импрессионистов и Пикассо.

— Эренбург мне не указ.