Александр Глезер - Человек с двойным дном

— У нас последние годы творчество импрессионистов пропагандируется.

Он буквально взревел:

— Запомните, у нас ничего не пропагандируется, кроме социалистического реализма!

— А если речь идет о старом искусстве?

— С ним мы знакомим.

— А как же Лев Толстой?

— Знакомим, а не пропагандируем.

— Ну а Леонардо да Винчи?

— То же самое. Его произведения демонстрируют, рассказывают о достоинствах и недостатках.

— Сергей Павлович, вы первый обнаружили у Леонардо да Винчи недостатки.

Впрочем, что требовать в области искусства с ограниченного начетчика, инженера-проектировщика, если меня совершенно ошеломили в отделе пропаганды МОСХа. Прихожу туда, объясняю, что собираемся выпускать газету о Пикассо, прошу помочь с материалами. Два жирных чиновника удивляются, и один из них спрашивает:

— А вы видели фильм «Пикассо без тайн?»

— Видел.

— Так неужели же вам не ясно, что Пикассо — шарлатан? — вмешался второй.

— Даже сумасшедший! — поддакнул первый.

Странно ли, что хотя мы и выбрали удачное время для выпуска газеты, посвященной Пикассо, — Хрущев поехал во францию, и радио и пресса то и дело рассказывали в этот короткий период о французском искусстве.

— Абатуров вывешивать ее запретил.

— Я бы удивился, — сказал Эренбург, — если бы газету не запретили. Не так давно ко мне приезжал из Одессы студент. Он прочитал у себя на факультете доклад об импрессионизме, написанный на основе журналов двадцатых годов и статей Луначарского. За это его исключили из института. Вмешались мы с Полевым. Удалось помочь. Парня восстановили, но клеймо подозрительной личности на нем осталось. Вы поймите, тридцать лет в нашем искусстве командуют темные силы. Они боятся, что все увидят: а король-то, то-есть социалистический реализм, — голый, и поэтому скрывают от людей подлинную живопись.

И дальше он рассказал, что по инициативе нобелевского лауреата академика Семенова решили выпустить в издательстве Общества по распространению политических и научных знаний книжечку о Пикассо. Написали ее два автора — Синявский и Голомшток. Тираж предполагался в двести тысяч экземпляров. Союз художников протестовал против пропаганды модернизма, но был бессилен.

— И вот вчера, — усмехнулся Оренбург, — позвонили из книготорга: больше двенадцати тысяч экземпляров продать не сможем. Один из способов борьбы. Правда, мы еще попытаемся преодолеть это препятствие.

Да, — думалось мне, — возможно академик Семенов и Оренбург с ретроградами справятся, а мы проиграли. И перед глазами вновь всплывает картина удушения газеты, заседание партийного комитета института.

— Я художественной литературы не читаю, — говорит инженер Дымков.

Абатуров поправляет:

— Ну, кое-что все же просматриваешь. Выводы делаешь…

— Вот именно, — поправляется ободренный поддержкой пятидесятилетний уставший от житейских забот (а тут лезут с какими-то стихами, с какой-то живописью) Дымков. — Выводы делаю. И партийное чутье мне подсказывает: «здесь что-то не то». — Не то, не то! — как эхо откликаются остальные. У них тоже срабатывает это особое чутье. Его не прошибешь никакими пушками. Оно же безошибочно направляло тех, кто выступал против книги о Пикассо. Самого художника публично ругать не дозволялось. Об этом, по словам Оренбурга, специально просили французские коммунисты. Так хоть книгу не допустить! (Кстати, при нашей следующей встрече Илья Григорьевич поведал, что ее все же выпустили тиражом в сто тысяч. Тридцать тысяч продали, а семьдесят тысяч хотели пустить как макулатуру под нож, — так что пришлось спасать. Интересно, что в центральном книжном магазине на улице Горького незадолго до того, в подсобном помещении (сам видел), разрезали на мелкие кусочки детскую книгу, переведенную с польского. Как мне объяснили «из-за абстрактных иллюстраций». Безусловно, проще было бы сжечь нежелательную литературу, но уж больно это отдавало бы фашизмом.

Но вернемся к вышеупомянутому партийному чутью. Срабатывать-то оно срабатывало, однако времена стояли неясные, смутные. Чего там царь Никита выкинет, куда его повернет — неведомо. Кое-кто не прочь был поиграть в либерализм, — авось, эта лошадка вывезет. И в конце 1960 года меня вызывает второй секретарь райкома комсомола. Аккуратный товарищ с румянцем во всю щеку, с четким пробором, — все, как положено комсомольским вожакам. Он слышал о газете, он за нас, он предлагает создать при клубе «Дружба», принадлежащем нескольким предприятиям района, молодежный клуб друзей литературы и искусства. Заманчиво. Но не опутают ли сетями контроля и надзора? Впрочем, почему не попробовать? Вдруг что-нибудь и получится?

Так родился клуб «Наш календарь», просуществовавший почти полтора года, пропагандировавший практически бесконтрольно то искусство, которое на протяжении многих лет беспощадно подавлялось. И дело не только в искусстве. Сама атмосфера свободы, относительной, конечно, в сравнении с тем, к чему привыкли, и непринужденности раскрепощала людей.

Поэт Андрей Вознесенский рассказывает, как они с Евгением Евтушенко в составе писательской делегации ездили в США, как их всех инструктировали перед отъездом, предупреждали, что возможны любые провокации. И, вообразите, едва улеглись они спать в номере на двоих в Нью-Йоркском отеле, раздается стук в дверь. Спрашивают — кто. На чистом, без акцента, русском языке ночной визитер поясняет, что он когда-то учился вместе с Женей Евтушенко и хотел бы сейчас с ним повидаться, хлопнуть по маленькой. «Я нигде не учился!» — восклицает струсивший Евтушенко. «Запуганный идиот!» — откликается неизвестный и нетвердой походкой удаляется. Поэты вскочили, оделись. Немного переждали — и к руководителю делегации. Разбудили его. Доложили о случившемся. Тот похвалил за бдительность. Утром же выяснилось, что в том же отеле остановился гастролировавший по Соединенным штатам Советский ансамбль песни и пляски. Один из танцоров действительно учился в школе с Евтушенко, жаждал заново познакомиться со знаменитостью и, подвыпив, запросто, по-свойски, отправился в гости.

— А мы, — смеется Вознесенский, — его за провокатора приняли. Нас же предостерегали!

И зал смеется, веселится. А над кем, собственно говоря, смеется? Кто инструктировал путешественников в Америку? Гебисты. Так что же это творится? Над ними потешаются?! Подрывают устои! Побагровевший от негодования Абатуров, не дослушав до конца, демонстративно направляется к выходу. За ним бредут еще двое-трое. Но триста человек и не помышляют об уходе. Им слушать подобные истории внове, они их захватывают. И то же повторяется на вечере Эренбурга. Что хотят, то и спрашивают. Совсем распустились! Вопрос: