Александр Глезер - Человек с двойным дном

В СССР типографии принимают к производству лишь материалы, одобренные цензурой. В Москве она именуется Горлитом. Когда я приехал туда с макетом пригласительного билета, то меня вызвал начальник. Грузная туша поднялась над столом и пророкотала:

— Вы согласовывали проведение этого вечера с горкомом партии?

— При чем тут горком?

— При том, что дискуссия по мемуарам Эренбурга дело не литературное, а политическое. Если разрешат, в чем сомневаюсь, подпишем билеты к печати.

Поблагодарил его и скорей в клуб. Черт с ними, с билетами! проведем без них! Только, как объяснить Лидскому, почему не будет пригласительных. Но мои разъяснения не понадобились. Смущаясь и заикаясь, директор выдавил, что вечер не состоится.

— Мы же договорились с Эренбургом!

Лев Вениаминович очень его почитал, но за свое место боялся больше.

— Извинимся. У нас в плохом состоянии пол и потолок. Были пожарные и велели срочно ремонтировать. А глаза у него бегают, не глядят на меня. Все понятно. Попробуем по-другому.

На противоположной стороне шоссе Энтузиастов — клуб «Компрессор».По сравнению с» Дружбой» он — гигант. Его директор не раз предлагал «Нашему календарю» перебраться к нему: столько желающих, дескать, к вам попасть, а помещение маленькое. Я отказывался, не хотел обижать Лидского. Теперь же помчался. Встретили меня в «Компрессоре» восторженно: замечательная идея! Замечательный вечер! Будет много народа. И беспокоятся насчет билетов. Отмахиваюсь. «Не нужно! И так земля слухом полнится. Да и не успеем».

На следующее утро лицо директора озабочено.

— Я, — говорит, — вчера ошибку допустил. — Как раз в тот день, на который вы с Эренбургом условились, зал занят. Запланировано партийное собрание.

— Это не страшно, — отвечаю. — Эренбург будет в Москве неделю. Можно перенести вечер.

— Невозможно. У нас в течение двух недель ежедневно перевыборные цеховые партийные собрания.

Ничего не остается, как попытать счастья у Рублинской. Она, видимо, ждала моего прихода. По губам скользнула усмешка:

— Что же мы можем? Не отменять же партийные собрания! А ремонт есть ремонт.

— Но в районе ведь не два клуба! Неудобно перед Эренбургом.

— Скажите ему, — холодно роняет она, — что у нас все занято.

И до меня доходит, что «Наш календарь» приказал долго жить. Ликвидировали его без шума и крика. Обставили все культурно. В райкоме комсомола наградили меня «Почетной грамотой», посетовали, что никто, кроме Глезера, возглавлять «Наш календарь» не хочет, а он отныне руководить им не имеет права, так как ушел из института и контролировать его деятельность невозможно. Этот довод выглядел солидно, не придерешься. Молодежному клубу функционировать без комсомольской опеки негоже. А я и вправду очутился вне их сферы.

В конце 1961 года моя жизнь резко переломилась, началась как бы заново. Все давно вело к тому. Брак с Галей оказался неудачным. Ее погружение в мир материальных интересов, тяга к по-мещански благополучной, тихой семейной жизни вступали во все большее противоречие с моей дорогостоящей для инженера одержимостью живописью, поглощающим много времени клубом и вдобавок ночными бдениями над сочинением стихов. И Галя, и ее мать осыпали меня упреками:

— Где тебя носит? На что ты тратишь деньги? Подумал бы о семье. Другие в твои годы не в пример тебе зарабатывают и все приносят в дом.

Подобные причитания стали чуть не ежевечерним обрядом. И даже рождение в 1959 году дочери не сумело предотвратить разрыва. В декабре 1961 года мы расстались. И тогда же я покинул проектный институт. Воодушевленный тем, что газета «Известия» опубликовала мое стихотворение, я решил покончить с инженерством и уйти на литературную стезю.

И еще мне показалось, что нашлась женщина, которая до конца понимает меня и разделит со мной все тяготы вновь избранного пути и выдержит мой трудный для семейной жизни характер. Алле Кушнир, будущей вице-чемпионке мира по шахматам, было в то время всего лишь девятнадцать лет. Она, как и я, плевала на бытовую сторону жизни, любила литературу, увлекалась живописью, нас тянуло друг к другу. Обоим нам чудилось, что всех этих общих качеств вполне достаточно для идеального брака. Уже в январе 1962 года в Тбилиси мы поженились.

Старинная легенда повествует: Бог делил землю между народами. Каждый из них свое получил, а грузин нет как нет. За пиршественным столом умудрились они забыть о столь важном деле. Опомнились, прибежали, да поздно. Бог уже все роздал. Принялись опоздавшие просить-умолять:

— Дай, Всемогущий, хоть что-нибудь!

Сжалился Бог и из того райского куска земли, который предназначал себе, отделил долю, подарил грузинам. Эти божественные места исстари привлекали алчные взоры соседей, особенно мусульманских, которые жаждали не только захватить, но и обратить в свою веру крестившуюся в IV веке Грузию. Вал за валом накатывались на нее безжалостные полчища. Сжигались города и древние храмы, сотни тысяч людей гибли в сражениях и угонялись в рабство, плодородные нивы превращались в пустыню. Но крепкий духом народ не сдавался. И, как писал грузинский поэт, «в черных платьях качали вдовы колыбели, что тесались мечами погибших мужей. Дети росли, изучая родной язык по боевым кличам отцов». И вновь и вновь после кровавых турецких и персидских нашествий возрождалась к жизни многострадальная страна.

Грузины помнят свою историю. Они рассказывают о царе Давиде Строителе, который жил в первой четверти XII века. Он и объединитель Грузии, превративший ее в могущественное государство от Черного моря до Каспия, он и выдающийся деятель грузинского гуманизма, он и покровитель литературы и науки, и основатель Гелатской академии — новых Афин. И при всем величии, как он велел себя похоронить? Посетив Гелатскую обитель, вы увидите эту могилу. Она находится при входе, так что всякий неизбежно на нее наступает. Так и замыслил царь. Князь ли, пастух, виноградарь ли придут помолиться Богу, — пусть попирают прах земного владыки. Еще грузины вспоминают блистательную царицу Тамар. Женщина редкостной красоты, доброты и ума, она обладала смелостью и стойкостью воина. Ее боготворили. И когда Тамар умерла, то чтобы иноземцы не осквернили когда-либо священный прах, ее хоронили, согласно легенде, в восьми золотых гробах. Юноши, несшие их, добровольно умертвили себя, дабы не выдать тайну случайно или под пыткой.

Природа природой, история историей, а покорили меня в Грузии прежде всего люди. Испытания не сделали грузин суровыми и замкнутыми. Они славятся гостеприимством даже по отношению к незваным, случайно забредшим в дом путникам. Они щедры на чувства и деньги. Они могут сутки напролет пировать, веселиться, петь напевные грузинские песни. И еще они полны собственного достоинства и горды принадлежностью к своему народу. Где еще, кроме Грузии, встретишь такое: