Владимир Ландер - Восхождение на театральный Олимп

А ведь долгое время считалось, что Бобруйск город не театральный. Будто здешний зритель еще не готов к серьезному репертуару, потому что воспитан на оперетте и эстраде. Другие считали, что у театра «серые» спектакли: ни режиссерских новаций, ни актерских открытий. И совсем запамятовали, что лет десять назад театр гремел на всю страну, когда сюда в полном составе прибыл выпускной курс профессора театрально-художественного института Веры Павловны Редлих. Молодой энтузиазм и задор, творческие находки и смелые сценические изыски взбудоражили этот маленький провинциальный городок. В театр охотно шли, хотя он не имел, как сейчас, такого шикарного современного здания. Причину точно подметила газета «Звязда»: «Тогда пацаны и пацанки оголяли свои актерские нервы, работали на пределе человеческих возможностей, выползали из своей шкуры, чтобы эмоционально и выразительно донести до зрителя образную правду о своих героях. Они были смелыми, изобретательными, горазды на выдумку. Поэтому зритель валом валил в театр. Они спешили на праздник». Значит, дело было совсем не в провинциализме театра, а в содержании самого искусства и отношении к нему театра. И то, что провинциальность театра не зависит от географического положения его подмостков, доказал Юозас Мельтинис, снискавший репутацию «неудобного» режиссера. В его театр крохотного литовского Паневежиса, который вдвое меньше Бобруйска, ломилась даже хронически пресыщенная московская публика. Он всегда театр ставил выше кино и говорил: «Кино подобно консервной банке с великолепной этикеткой, прекрасным мясом внутри, а в театре видишь, как жарят шашлык, как дым идет в зрительный зал». Вот почему театралы-старожилы Бобруйска с ностальгией вспоминают «золотые времена» своего театра.

Конечно, за провинциальным театром, как белый шлейф за самолетом, постоянно тянутся проблемы: не хватает средств, актеров, режиссеров, внимания публики, достойного репертуара, конкуренции. Провинциальный театр — это хронический дефицит всего, кроме энтузиазма. Этот храм Мельпомены — беззащитен. Его чаще могут больно «лягнуть» критики. С него и спрос у чиновников строже за убыточность. Если в столице десять показов спектакля еще считается премьерой, здесь такой можно уже списывать «в утильсырье». Но, как известно, столицу питает именно провинция. Бобруйский театр всегда был стартовой площадкой для многих талантливых белорусских режиссеров, актеров, сценографов. Зато и конфликтов в этом театре накопилось в избытке. Было время, когда началась чехарда в стане руководящих кадров: бесконечные смены директоров, главных режиссеров, артистов. Стиль работы временщиков напоминал «лебедя, рака и щуку». Они не только тянули театральный воз в разные стороны, но и раздробили коллектив на племена со своими карликовыми вождями и предводителями, для которых искусство и интересы зрителей были липовой ширмой. Поэтому они и растеряли талантливых молодых режиссеров и актеров, своего зрителя, завзятых местных театралов, критиков. Интерес к театру в Бобруйске погас, как догоревшая свеча. Потребовалась смена руководства, которому суждено было или спасти театр, или погубить.

В 1982 году главным режиссером труппы стал Михаил Станиславович Ковальчик — уже не юный, но еще молодой театральный революционер, склонный экспериментировать и даже шокировать. А вот директором в спешке назначили почему-то еще летающего военного летчика, подполковника Владимира Ивановича Веклича, для которого театр оказался обычной партийной нагрузкой. Его всегда пугали не только встречи с острым на язык творческим людом, но и совсем далекие специфические театральные проблемы. Поэтому на аэродроме он проводил времени больше, чем в театре. Бывало, второпях закончит редкое совещание и бросит: «Ну, ребята, тренируйтесь, а я к маршалу. ой, то есть к министру культуры». А иногда актеров отправит не по гримеркам, а. «по кабинам». Владимиру Ивановичу сидеть на двух креслах оказалось совсем не уютно, и вскоре он с облегчением занял свое привычное кресло в штабе авиаполка.

Понятно, что основная тяжесть забот театра легла на плечи Михаила Станиславовича Ковальчика. Засучив рукава, он без особой раскачки с завидным энтузиазмом и со знанием дела занял место у театрального станка и первым же спектаклем заявил для театра главную творческую тему — жизнь человека с его проблемами морального и духовного характера, с его гражданской и мировоззренческой позицией. Буквально через год после своей разгромной статьи «После банкета», когда творческий коллектив был на грани развала, Тамара Абакумовская в газете «Советская культура» удивлялась, что снова «зрительный зал бобруйского театра полон..», что «ощущается высокий градус зрительского внимания, подлинный контакт сцены с залом», что «премьеры следуют одна за другой», что «театр с завидным упорством ищет своих авторов». И Татьяна Орлова в газете «Звязда» подтвердила, что есть «желание главного режиссера Михаила Ковальчика очертить собственное направление и творческое лицо.», что на сцене театра уже «в основном идут пьесы, которые не увидишь в наших городах республики», что «подкупает не тиражирование, а индивидуальный заказ и индивидуальное исполнение».

Бобруйская сцена, действительно, дала путевку в жизнь многим неизвестным авторам. По заказу театра написал пьесу «Комедиант» о В. Дунине-Мар- цинкевиче молодой драматург Алесь Асташонок после того, как здесь с успехом уже прошла премьера его первого спектакля «Искры в ночи» про юность Якуба Коласа. На этот раз спектакль имел необычный жанр — колядный фарс: лицедейство, в котором артисты на сцене в масках, с бородами из мочалок или просто из рушников, как это исторически сложилось на белорусских игрищах, в преданиях, легендах, обрядах. Но чтобы создать конфликт, у драматурга — с одной стороны, герой и персонажи из народа, а с другой — представитель власти, пристав. Сюжет нехитрый — высмеять чванство, бюрократизм, взяточничество. Театровед Г. Вавула в бобруйской газете «Коммунист» тогда подметил: «Автор хотел зрителю все разжевать и в рот положить, лишить его возможности думать, размышлять, анализировать, а просто созерцать. Но постановщик М. Ковальчик был иного мнения. Он заставлял зрителя активно участвовать в процессе действия, сопереживать, сострадать и т. д.». А в финале зазвучал голос белорусского пемняра: «Мы боремся за величие и чистоту нашего народа, которому мы еще построим дворец-театр — удивительный, чудесный дворец на фундаменте его удивительной души». Еще не утихли аплодисменты зрителей, а драматург Асташонок дописывал последние страницы новой пьесы о Максиме Богдановиче. Бобруйский театр планировал создать трилогию о выдающихся белорусских деятелях культуры.