Андрей Колесников - Дом на Старой площади

Петь и танцевать стали еще больше. Каждый вечер я возвращался домой с окровавленными пальцами, изодранными о гитарные струны. Ведь и пели под гитару, и плясали под гитару, и танцевали. А гитарист-то один — то есть я.

Так повелось всю жизнь. Все праздники, а затем свадьбы, другие торжества могли состояться только при наличии моей гитары. Пел я много и громко, до потери голоса, который, правда, тогда восстанавливался довольно быстро, буквально через день.

В моем положении, однако, была одна неловкость: я играл, пел, а мои друзья под эту музыку танцевали с девушками, в то время как я был обречен сидеть на стуле или на диване, и только тогда, когда ставили пластинку, мог пройтись немного с Делей или какими-либо «дамами», особенно в «дамском вальсе». Конечно, девочки меня благодарили и хвалили за «спецобслуживание», но порой мне было досадно, казалось, что меня и приглашают-то лишь в качестве тапера. Но, разумеется, это было не так. Мы жили как одна очень дружная семья и сохранили это необыкновенное содружество до конца наших дней.

Дамский вальс — это когда дамы приглашают кавалеров, аналог белого танца. Удел гитариста, к тому же влюбленного в свою будущую жену.

Гитара поначалу была и способом компенсации скучной учебы в Московском юридическом. Хотелось театра, песни и пляски, а приходилось сидеть над какой-нибудь политэкономией социализма. Любительский хор и руководство в 1948-м драмкружком почему-то истфака МГУ с участием в том числе трех взрослых мужиков, включая бывшего командира дивизиона катюш, отчасти оправдывали поражение с выбором профессии. Гитара смягчала разочарование. В 1947-м отец вел дневник, и там описан такой же вечер — под его «аккомпанемент» в день 800-летия Москвы, с вполне себе «собянинской» иллюминацией, портретом вождя, народными гуляниями сначала от Белорусского вокзала к Красной площади, затем — в обратную сторону.

Три десятилетия спустя Анатолий Лукьянов посвятит отцу стихотворение, которое мне очень нравится. Заканчивается оно так: «И эта верная мелодия / Я знаю, нас переживет. / Возьми гитару, спой, Володя, / Пусть песня облаком плывет».

Вот это «спой, Володя» говорит о том, что застольная роль отца не сводилась к функционалу тапера: его гитара была частью саундтрека целой эпохи. А затем и ностальгии по ней.

Однако вот что характерно. В гитарном репертуаре круга отца был Визбор (немного), однако отсутствовал, например, Галич. Социально это все-таки было другое milieu , и, если Визбор оказывался советским и разрешенным, балансирующим на грани, Галич эту грань перешел. Но дело, собственно, даже не в этом: его записи в кругу отца в принципе не распространялись. И магнитофонов в сообществе, в котором не наблюдалось никаких элементов подпольности или хотя бы полуподпольности, тоже не было. А гитара — как социальная сеть — была. Но, разумеется, не только и не столько соцсеть диссидентская — это просто был самый доступный и удобный для лирического разговора любого сорта инструмент.

Я не подсчитывал, но думаю, что держу в памяти 200–300 песен, арий, романсов. Причем легче запоминаю тексты, положенные на музыку, а чисто стихотворные — запоминаю труднее.

В связи с этим вспоминаю рассказ Константина Петровича Виноградова — главного хормейстера Ансамбля Советской Армии и бывшего дирижера и художественного руководителя нашего любительского хора. Он рассказывал, что Ансамбль всегда приглашался на правительственные приемы в Кремль. Сталин очень любил песни в их исполнении, но для артистов это всегда была мука. Надо было всё время держать наготове репертуар из не менее чем 300–400 песен, так как после официального концерта «вожди» всегда заказывали какие-то особенные номера из времен Гражданской войны. А.В. Александров не мог ответить, что Ансамбль не знает какой-то песни. После исполнения нескольких старых песен Сталин оживлялся, подходил к хору и делал знак, что сам хочет спеть. Александров взмахивал палочкой, и огромный хор затягивал известную мелодию «Яблочко», а Сталин надтреснутым тенором негромко запевал: «Эх, яблочко, куда ты котишься, в губчека попадешь, не воротишься» — и довольный отходил к столу. Затем начинались пляски с участием маршалов Буденного и Ворошилова. Так веселился вождь всех времен и народов.

Чудовищный, страшный анекдот (в старинном значении слова). Целый ансамбль, как в древней легенде, общается с живой мумией без права на ошибку и с шансом сразу после концерта отправиться на Лубянку. Но раз хормейстер рассказывал эту историю своим подопечным-любителям, значит, он делал это, имея в виду замечательные коммуникативные свойства товарища Сталина. Ведь про начальство — или хорошо, или ничего. Иначе — в губчека попадешь, не воротишься.

Свойство жестких режимов — отвратительные черты автократа оцениваются как глубоко положительные. Да, страшно. Зато как все построены. И как на выходе — весело. Пляшущие маршалы…

Интересно, были ли в заготовленном — для физического выживания! — репертуаре ансамбля народные грузинские песни?

Константин Виноградов счастливо пережил эпоху Сталина, получив в 1950 году Сталинскую премию первой степени, скончался в 1980-м. А вот сам руководитель ансамбля Александр Александров, проделавший путь от регента хора храма Христа Спасителя до автора музыки советского гимна, умер в 1946-м на гастролях в Берлине.

Ну, а мое пение продолжалось всю жизнь — и дома, и в зарубежных поездках, когда приходилось по четыре-пять часов «солировать» в автобусах наших партийно-туристических групп, колесивших по Болгарии и Польше, ГДР и Чехословакии.

Помню еще одно «выступление» в Италии, где была делегация работников ЦК КПСС на празднике газеты «Унита». В день закрытия фестиваля нас пригласили в русский ресторан советского павильона. Играл молодежный ансамбль из Литвы. Главным шлягером оказался… «Интернационал». Надо было видеть, как сотни людей в разноцветных одеждах громко пели и восторженно танцевали под великую мелодию пролетарского гимна. Взыграло ретивое, я не выдержал и присоединился к толпе с красавицей Дамирой Усмановой — женой первого секретаря Татарского обкома, а потом взобрался на эстраду, взял микрофон у остолбеневшей певицы, крикнул ребятам из ансамбля, что буду петь итальянскую песню «Красное знамя», и затянул: Avanti o popolo, alla riscossa, bandiera rossa, bandiera rossa … Что тут началось! Народ прибывал в наш павильон со всех сторон, многие забирались на эстраду, заключали меня в объятия, и мы вместе продолжали петь эту замечательную партизанскую песню. После бурных оваций мы снова вернулись к «Интернационалу» — тут опять все затанцевали. Кстати, уже тогда начинались сложности: если с рядовыми итальянскими коммунистами мы понимали друг друга с полуслова, то на «областном» уровне отношения были уже посуше, а в ЦК КПИ — просто официальная встреча протокольного типа.