Израиль Меттер - Будни

— Ольга Ивановна мне не указ, — мягко возразил Петр Васильевич.

Тут вступила Анна Максимовна:

— У нас же деньги собраны, подарки куплены, объявлено людям… Как же теперь быть-то, Петр Васильевич?.. Срам!

Он прикрыл рукой глаза и, помолчав, произнес:

— Хорошо. Я подумаю.

Но связисты так и не узнали, что он надумал.

Назавтра начальник не вышел на работу. Не было его и на другой день. Не встречал его никто ни во дворе, ни в сельпо, ни на улице.

Паня позвонила в район, там он тоже не появлялся. Соседи не слышали из его комнаты ни звука. Домашний телефон Петра Васильевича не откликался на звонки.

К концу второго дня в отделении связи сильно обеспокоились: в банке следовало получить деньги, а чек не подписан начальником.

Отрядили к нему с чеком Паню Путятину.

Она сперва постучалась в его квартирную дверь — и раз, и другой, и третий, все громче и громче, — потом стала дергать за ручку.

Дверь не поддавалась.

Дима сбегал за топором, но Паня прогнала его прочь. Она потыкала ключами из своей связки в замочную скважину — один ключ подошел.

Начальник лежал на застеленной кровати поверх одеяла. В костюме, в галстуке, обутый.

Он был живой, не спал, смотрел в потолок.

Паня спросила:

— Вы болеете, Петр Васильевич?

Он не ответил.

— Если желаете, — сказала Паня, — я могу вызвать неотложку.

И опять он смолчал.

Приблизившись к нему, она попросила:

— Петр Васильевич, чек надо подписать: люди приходят за деньгами по переводам… Жалобы строчат…

Так ничего и не произнеся, он сел на постели, взял из рук Пани самописку, чек, сделал на нем надпись и снова лег, теперь уже обернувшись лицом к стене.

Прибежав к себе на работу, Паня собралась было рассказать сослуживцам, какой чудной нынче Петр Васильевич. Однако, развернув чек, охнула.

Поперек этого документа строгой отчетности было написано: «Христос с вами!»

И в положенном месте стояла подпись начальника.

В тот же день Петра Васильевича увезли в больницу. Сперва в местную, а затем в городскую.

Разузнав, где он лежит, Паня поехала навестить его.

В палату ее не пустили. Вышел к ней врач, худенький старичок, он понравился Пане: никуда не торопился, пригласил ее сесть, сам сел на диван рядом, расправил свой крахмальный халат на коленях и спросил:

— Вы кто будете, родственница больного?

— Нет, — ответила Паня. — Я с ним работаю: он — начальником отделения связи, а я там — оператором.

Старичок еще спросил:

— А давно ли вы или ваши товарищи по службе стали замечать за ним какие-нибудь странности, причуды, какие-либо отклонения от нормы в его поведении?

Паня начала вспоминать и припомнила:

— Вот мой супруг говорил, что Петр Васильевич боялся скотины.

— У него что, корова была? — спросил врач.

— Нет, он чужой скотины боялся, когда она с поля встречь шла.

— Ну, этого я тоже опасаюсь, — сказал старичок. — А вот по работе, на службе вы ничего не замечали? Ведь все-таки он был вашим начальником…

— Нормально все было, товарищ доктор. И вина он не пил, и на подчиненных не выражался…

Старичок подумал, пристально посмотрел на Паню. Ей даже померещилось, что он ее жалеет.

— Задам-ка я вам еще один, последний вопрос: не случалось ли у больного заметно мрачного состояния, настроения? Бывал ли он подолгу молчалив, хмур?

— Ага, ага! — обрадовалась Паня, она очень хотела помочь и этому старичку и Петру Васильевичу. — Бывал, бывал… Молчит, слова не скажет.

— И вас это не удивляло?

— Так ведь мы думали, он нами недоволен: знаете, план не всегда выполнишь, дисциплина тоже… Товарищ доктор, — жалостливо спросила Паня, увидев, что врач заканчивает беседу, — а скоро он поправится?

— Трудно сказать.

— Ну, как хоть называется его болезнь?

— Депрессивное состояние.

— На нервной почве? — спросила Паня.

— На нервной.

Она нагнала его у дверей:

— Извините меня, дуру, наши девчата интересуются: почему он на чеке написал про Христа? Может, он в бога верует?

— Не думаю, — сказал старичок. — Вряд ли он верит в бога…

Уже засыпая, Анна Кирилловна слышала, как дочь на цыпочках проходила из своей комнаты в кухню. По квартире разнесся запах кофе. Из-за стены доносилась еле слышная музыка: у Тани работал проигрыватель.

Все эти звуки и запахи Анна Кирилловна уже знала, они ей не мешали. Знала она, что сейчас в Таниной комнате погаснет свет и будут зажжены около постели две свечи.

«Бедная девочка», — подумала Анна Кирилловна.

Она намеревалась думать дальше, но тотчас заснула.

Утром, поднявшись на работу раньше Тани, Анна Кирилловна увидела на кухонном столе две грязные тарелки с остатками еды — со скорлупой от крутых яиц и шкурками колбасы, две рюмки и пустую бутылку. Бутылку Анна Кирилловна поставила в ящик — там их стояло с десяток, все не было времени сдать в магазин, — а тарелки перемыла, покуда вскипал чай.

Поднялась и Таня. Проходя в ванную, сказала:

— Доброе утро, мамуля.

В ванной она была долго, Анна Кирилловна успела позавтракать без нее. Дочь вышла, когда мать надевала пальто.

— Забыла тебе вчера сообщить, — улыбаясь, сказала Таня. — Сегодня к нам переедет Алеша. Только, пожалуйста, не задавай мне никаких вопросов.

— Ты счастлива? — спросила мать.

— Ну конечно, мамуля.

Они поцеловались. От Тани пахло табаком.

В трамвае Анна Кирилловна подумала, что надо заказать третью пару ключей от квартиры для этого Алеши, хотя лучше бы немного погодить. Был как-то года два назад случай, когда ключи они вручили сразу, и зря: замужем Таня пробыла месяца три, не более. Сложные и неудачные отношения дочери с ее мужьями Анна Кирилловна пыталась постичь, но это ей не удавалось. Ее собственный опыт был невелик — единственный муж Анны Кирилловны погиб в войну почти тридцать лет назад, память уже растеряла подробности их жизни, да и прожили они вместе недолго.

Работа библиотекаря приучила ее доверять книгам, в особенности в вопросах любви, и многочисленные романы, чтением которых она увлекалась, смешали ее представления о действительности. И вместо того чтобы раздражаться на авторов книг, неверно изображающих человеческие отношения, Анна Кирилловна сердилась на мужчин, друзей ее дочери, которые вели себя совсем не так, как это было предписано литературой.

День выдался в библиотеке длинный и суетливый: сперва пришлось стоять на обмене, сотрудники института толпились у барьера, бродили у полок в обеденный перерыв, и Анна Кирилловна беспокоилась, не пропадет ли снова томик Сименона. Особенно бдительно она посматривала на преподавателя истории Студенцова. Бесстыдство, с которым он таскал из библиотеки книги, было неописуемо. Студенцов знал, что Анна Кирилловна ему не доверяет, посмеивался над ней за это и, уходя из читального зала, сам подносил ей свой толстый портфель, раскрывал его и, окая, просил: