Израиль Меттер - Будни

— Глупости, — сказала Анна Кирилловна. — Твой отец умер, когда тебе было полтора года.

— Он тебя любил?

— Вероятно. Зачем бы он стал жить со мной, если бы не любил?

— А в чем это выражалось? Почему ты была уверена, что он тебя любит?

— Не знаю, — сказала Анна Кирилловна. — Не помню. Может, я и не была уверена. Когда вспоминаешь прошлое, оно всегда представляется лучше, чем было… А сейчас-то мне, вообще, уже кажется, что я всю жизнь прожила одна…

— Ты жила не одна. Ты жила со мной. А теперь я буду с тобой… Хочешь, я сварю сегодня суп, какой ты любишь, с цветной капустой?

— Свари. Только не реви, глупая. Не стоят они твоих слез, дураки такие.

— Все! — сказала Таня. — Плевала я на них.

Она поднялась из-за стола и вытерла кухонным полотенцем щеки.

— Боже, какая это мерзость — штопать их носки, стирать их белье, подлаживаться к их настроению!

Проводив мать до дверей и целуя ее на прощанье, Таня шепнула ей на ухо:

— Прости меня, мамочка.

В институт Анна Кирилловна приехала совершенно разбитая. Предстоял длинный утомительный день. И, как назло, именно в этот день пришли толстые пакеты с новыми учебниками — ими следовало заменить старые, вышедшие из употребления.

В библиотеке в утренний час было пусто. Бродя вдоль стеллажей и занимаясь своим делом, Анна Кирилловна вдруг услышала:

— Глупое занятие, не правда ли?

Она обернулась. За спиной у нее стоял преподаватель Студенцов. Он дотронулся носком туфли до стопки книг, уже снятых с полок.

— Вам-то что? — сказал Студенцов. — С глаз долой — из сердца вон. А вот нам, историкам… Вы чем расстроены, голубушка Анна Кирилловна?

Он смотрел на нее участливо, наклонив свое большое, гладко выбритое лицо к самому ее плечу.

И внезапно Анне Кирилловне стало нехорошо — у нее закружилась голова. Пошатнувшись и бледнея, она невольно привалилась к Студенцову, он придержал ее сильной рукой и довел до стула.

— Голубушка, что с вами?.. Чем я могу вам помочь?

Подобная дурнота случалась с ней уже не однажды, она нисколько не испугалась. Студенцов же, встревоженный не на шутку, сбегал за водой, добыл где-то валидол, валерьянку и не отходил от Анны Кирилловны, покуда она окончательно не пришла в себя.

«Какой он славный! — думала о нем весь день Анна Кирилловна. — Надо бы познакомить его с моей Таней».

А Таня не пошла на службу. Она яростно убирала квартиру, варила обед, отнесла в магазин полную авоську пустых бутылок, но в магазине кончилась тара, прием был прекращен, и, не желая тащиться с бутылками обратно, она выбросила их на помойку.

Грузовик с мебелью подгромыхал к поселковому Дому культуры засветло. Баянист Толик — мужчина немолодой, но все еще Толик — выпрыгнул из кабины прямо в сугроб и, заснеженный до колен, взбежал по ступеням.

Промчавшись сквозь пустое фойе, он влетел в кабинет директора. Очки у Толика запотели, никого не различая в тумане, он крикнул с порога:

— Привез, Анна Григорьевна!.. Водитель психует, надо разгружать…

У Анны Григорьевны шла летучка — обсуждали киномеханика Костю. Дело это было привычное, Костю в Доме культуры любили и именно потому всякий раз набрасывались на него с особой охотой, полагая, что, чем яростней обсудят его, тем получится объективней. Ругать его было приятно, он страдал на глазах, грыз сигареты, прикуривая одну от другой, кивал головой, мокрел лицом — товарищи видели, что напрягаются не зря.

Однако тут вломился в кабинет Толик, и Костю тотчас позабыли, бросились к дверям. Правда, Анна Григорьевна посулила ему на ходу:

— С тобой еще разберемся!

И он кинулся вслед за всеми.

Персонал Дома уже облепил грузовик. Водитель, выпрошенный у соседнего совхоза, отвалил борта машины и хмуро курил в стороне, примериваясь, на что бы остервениться; он даже завел было специальным сволочным тоном:

— У меня резина лысая, рулевые тяги на соплях, я в ремонте стою…

Но Анна Григорьевна сунула ему в просторную лапу подотчетную пятерку, и водитель захлебнулся. Злая судорога сползла с его лица, он сказал:

— Другой разговор, — и начал помогать разгружаться.

Полсотни стульев для малого зала внесли по цепочке в фойе, они были свеженькие, остро пахли лаком. С двумя мягкими креслами и сервантом прокантовались изрядно — они не втискивались во входную дверь, пришлось отбивать вторую створку. Кладовщик расшиб топором палец и помянул недобрым матом ремстройконтору. Напрудили холода в фойе, натоптали грязи, но вся новая мебель была наконец перетаскана сюда.

Здесь оглядели ее, поплюхались в креслах, испытывая их упругость, отдышались на стульях.

Художник Дома культуры Петя Лобанов подвигал стеклами серванта.

— Теперь, Анна Григорьевна, — сказал Петя Лобанов, — будет у вас в кабинете интерьер.

Петя не учился на художника, был самоучкой, и классов окончил немного — семь, но работал по своей специальности давно. В окрестных совхозах его нарасхват укланивали для нужд наглядной агитации. Он хорошо рисовал на фанере и на железе перевыполнение планов, натурально изображая рогатый скот, свиней и кур. В неотложных случаях у него получались с фотокарточек и знатные люди. Была у него в подвале Дома культуры мастерская, тут он писал афиши для танцев и кино. Жил Петя Лобанов в полном достатке, даже покупал книги в уцененке и знал кое-какие слова по искусству с приблизительным смыслом. В Доме культуры Петя держался особняком, отчаянно ревнуя свою жену, бухгалтера Галю. Хотя она и соблюдала ему верность по всем статьям, но, будучи приветливой, производила ненужное впечатление. За это впечатление Петя и тиранил ее своей ревностью.

Сгрудив в фойе привезенную мебель и передохнув на ней, сотрудники доделали работу до конца: вынесли из директорского кабинета старомодный буфет, поношенные кресла и втащили туда обновку.

Когда зажгли полный верхний свет и настольную лампу, все ахнули от распахнувшейся перед ними красоты.

Художник сказал:

— Сюда бы еще трюмо, Анна Григорьевна, и получится у вас замечательный тет-а-тет.

Кладовщик же Федор Терентьевич сформулировал гораздо точнее:

— С новосельем бы надо, Анна Григорьевна.

По мелочи наскреблось у каждого. Магазин уже был закрыт, но продавщица винного отдела жила неподалеку, кладовщик сбегал к ней, она отпустила ему в форточку пол-литра белого, бутылку вермута и кулечек помадки.

В старом буфете у Анны Григорьевны стоял юбилейный набор фужеров, подаренный шефами для клубных «Огоньков». На письменном столе расстелили газету. Заглянул в дверь участковый, он был в активе Дома культуры — на вечерах самодеятельности художественно свистел народные мелодии. Налили и ему. Выпили хоть и по-быстрому, но культурно. Коллектив был крепкий, дружный. Если и отмечали вот так радостное событие в директорском кабинете, то попусту не болтали, говорили дело в рабочем порядке.