Израиль Меттер - Будни

И тогда наступит самое главное. Еще не видя своей добычи, а лишь ощущая в руке ее сопротивление и подводную тяжесть, я лихорадочно верчу катушку удилища, то наматывая жилку, то отпуская ее вглубь, когда лещ рвет ее на себя с предгибельной силой. Мы еще не видим друг друга — он и я, — мы боремся вслепую, на моей стороне техника, оружие, опыт, на его — наивная бешеная жажда свободы. В этой борьбе нет места ненависти: я даже люблю его, моего будущего леща, и нисколько не злюсь, что он бешено сопротивляется, мне только важно, чтобы он не сошел с крючка. О чем думает в этой борьбе лещ, я не знаю, мне и не положено знать, ибо моя цель — изловить его, и если я начну задумываться над его ощущениями, то в мою душу может прокрасться жалость, и тогда я не борец. Борец, во имя конечной победы, не смеет отвлекаться от борьбы, и я продолжаю с тупой бдительностью наблюдать за кончиком удилища.

Отдаленный шум доносится до меня с реки, он возник ниже по течению, медленно приближаясь. Я пальнул взглядом в том направлении, но поверхность реки гладка, отглазурена слепящим солнцем, а метрах в двухстах река делает поворот, и из-за поворота стелется этот шум. Нет в нем ничего механического, машинного, человеческого, но и природа тиха вокруг меня — не шелохнется камыш у берега, недвижима листва на прибрежных кустах.

Я не в силах отклеить свои зрачки от кончика удилища, боясь прозевать моего вожделенного леща, а шум, похожий на торопливый топот, приближается по реке. И когда явственность его уже неоспорима, любопытство одолевает меня. Я подымаю усталые от напряжения глаза и смотрю вдоль реки. Хотя солнце по-прежнему жарит вовсю, по воде ко мне топочет дождь — сплошная толпа капель, перегородив реку, стуча по ней пятками долговязых, до неба, струй, выбежала из-за поворота и спешит сюда в веселой атаке. Не добежав до моей лодки метров десять, ливень танцует поперек реки, его ровная линия кипит брызгами — ливень пляшет свою лезгинку на месте.

А я сижу неподалеку на жарком солнце, река вокруг меня гладка. Подняв изумленные глаза к небу, я вижу, что это озорует всего-то одна тучка, силенок у нее чуть-чуть, выскажется этим коротким узким ливнем и иссякнет. Все-таки надо иметь мужество выползти в одиночку на бескрайне голубое небо и проявить свою личность!..

Покуда я любовался этим невиданным зрелищем, удилище мое затряслось — я услышал, как оно стучит о борт лодки, схватил его, подсек, но было уже поздно. Сколько раз давал себе слово не любоваться природой во время рыбалки. Борец не смеет отвлекаться от борьбы даже во имя прекрасного…

И дальше — как отрезало: не клевало до вечера вовсе. Бдительность моя ослабла, на смену пришла лень. Я пытался развлечь себя воспоминаниями, но они не терпят насилия, им нельзя приказать, их приход самоволен.

Поближе к вечеру возникли на реке две лодки — одна выше по течению, другая ниже моей. Я изредка посматривал то вперед, то себе за спину, ревниво пытаясь понять, как складывается ловля у двух этих рыбаков, много ли они таскают. Судя по тому, что они не снимались с якорей, у них должно было недурно брать, однако, когда бы я ни поглядывал в их сторону, мне не удавалось заметить, чтобы они пускали в ход подсачек, — значит, лещ и к ним не приходил и таскают они такую же мелочь, что и я.

Пытался я от скуки различить, кто они такие, знаю ли я их, — на этой реке у меня много знакомых рыбаков, — но дальность не позволяла мне всмотреться в их лица, да и сидели они в лодках пригнувшись к бортам. А после полуночи их фигуры и вовсе исчезли, это значило, что они улеглись на дно своих лодок поспать. Я и сам иногда поступал так, в те далекие годы, когда рыбу еще не извели в этой реке, — сутками не вылезал на берег; ловля продолжалась и во сне: колокольчики, подвязанные к кончикам удилищ, трепетным звоном своим будили меня — лещ, язь, судак рвали наживку.

Но нынешний день наскучил мне и нищенством улова, и душевной пустотой; долгое, настороженное сидение без клева усиливает бесцельность существования. К тому же заныла спина, затекли ноги, и я решил переждать на берегу те два-три часа, когда неопределенность этой белой ночи сменится белым днем, — очнется от сонной одури природа, очнусь и я.

Вытащив тяжелые якоря, увязшие в глинистом дне, — лодку поволокло вниз по течению, — я с усилием развернул ее веслами поперек реки и подгреб к берегу.

Приятно было ступить на крепко слежавшийся влажный песок, ощутить под ногами земную твердь и распрямить изломанное неподвижностью тело.

Спешить, торопиться некуда было. Все вокруг принадлежало мне, а я был естественной частью того, что меня окружало. Я не был чужим, лишним здесь, как случалось бывать среди людей, ничто не обижало меня вокруг, не вызывало моей зависти или раздражения. Ровный, тихий, как шепот, свет угасающей белой ночи ничему не придавал выдающегося значения, ничего не подчеркивал, никого не выделял. Этот песчаный берег, окруженный раскидистым ольшаником, сосны и ели позади него, добродушное бормотание реки — все было преисполнено такой благожелательности ко мне, что вызывало ответную доверчивость. Я был равен тому, что видел, и равен самому себе.

Отойдя от воды, я растянулся на сухом песке, подгребя его под плечи, как подушку. Думал, что подремлю, и затягивало в сон, но желание насладиться покоем, не проспать его, владело мной.

Я лежал с закрытыми глазами. Тишина, окружавшая меня, была не похожа на комнатную: хотя и здесь ничто не достигало сейчас до моего слуха, но в комнате ночная тишь маленькая, неживая, насильственно созданная, — в комнате человек окружен немым, мертвым барахлом, — а здесь, на берегу, молчание было распахнуто настежь, живое, огромное, его можно было услышать, я сам соучастник этой тишины, могу нарушить ее, мне есть с кем перемолвиться здесь, и я лишь не знаю того языка, который пригоден для этого. Лежа навзничь на песке, я всем телом принимал безмолвные сигналы окружающего пространства, — ко мне обращались, я включен в сеть, слава богу, городу не удалось выбить из меня проводимость.

— Радикулит вы себе обеспечили! — чей-то сильный голос раздался подле меня.

Значит, все-таки я заснул. И действительно озяб.

Рослый бородатый мужик перетаскивал рюкзак на берег, его лодка уткнулась носом рядом с моей. Он вытряхнул рыбу из своего садка на песок у самой воды.

— Уху будем варить. Соорудите костерок, а я пока почищу эту дрянь. Вы-то хорошо обрыбились?

— Да нет, у меня такая же мелкота, как и у вас.

— А почему место не меняли?

— Глядел на вас — вы не меняете, ну и я сидел.

— Это мы любим, — засмеялся бородач. — Не иметь собственного мнения: как все, так и я… Вон еще один подгребает, тоже, наверно, кошке наловил, глядя на нас…