Андрей Константинов - Вселенная Ивана Ефремова. Интуиция «Прямого луча»

А. Г. Галис: Она по существу была географией.

И. А. Ефремов: По существу мы шли по неизведанным местам и снимали карты. В Большой Советский Атлас мира вошли и мои карты. Правда, это маленькие кусочки, но эти маленькие кусочки впервые были сделаны мною как снятые места.

А. Г. Галис: А во время Ваших странствий на границах Средней Азии Вы не встречали такого путешественника Агромчева?

И. А. Ефремов: Да, встречал.

А. Г. Галис: Может быть, его книги теперь устарели, но все-таки мы его считаем наряду с Пржевальским.

И. А. Ефремов: Пржевальский, конечно. Потом мне пришлось, уже после войны, ходить путями Пржевальского в Монголии, в пустыне Гоби. Он севернее проходил, а я на юг, в самую пустыню Гоби.

И. А. Ефремов: Путешествовал.

А. Г. Галис: Я встретил Вашу книгу «Тафономия». Скажите, что это такое?

И. А. Ефремов: «Тафономия» — геологическая летопись, за которую я Сталинскую премию получил. Это все уже послевоенные дела, когда я более или менее созрел, чтобы давать серьезную отдачу своих знаний. Она началась одновременно с литературной деятельностью, потому что я писал эту самую «Тафономию» и почти одновременно писал свои маленькие рассказы. Это так 43–44 годы. И я как раз не думал, что эти рассказы представят такой большой интерес для широкого читателя.

А. Г. Галис: А что вас принудило писать? Ведь писательский труд тоже результат какого-то решения, потребности.

И. А. Ефремов: Я вообще представитель описательных наук. И палеонтология, и геология — они описательные науки. Мы действуем описательным методом. Поэтому наша работа длинная, и она требует известной краткости, воображения и стиля. Особенно если вы описываете путешествия в новую страну, вы должны всесторонне ее описать: и реки, и озера, и долины, и горы, и растительность. По-видимому, эта способность у меня как-то постепенно развивалась по мере того, как я писал все больше и больше свои научные работы. У меня было больше 50 работ, когда я начал думать писать эти рассказы.

А. Г. Галис: Это все предварительный период? В отношении научном это был завершающий этап, а в литературе — начало?

И. А. Ефремов: Да. И если бы не одна случайность, то это дело никак бы не реализовалось. Случилось так, что во время войны мне пришлось заниматься одним делом, и там я сильно заболел и был приведен в полную негодность. И вот в этом состоянии полной непригодности, когда кругом идет война, а тут ходишь с палочкой неприкаянным, я и решил писать.

А. Г. Галис: У Вас были какие-то образцы или Вы хотели писать по-другому?

И. А. Ефремов: Мне хотелось написать такое, что никак не вязалось бы с окружающей обстановкой, чтобы заинтересовать людей, напомнить им, что мир прекрасен, велик, что масса в нем интересных вещей.

А. Г. Галис: Это известная форма борьбы с гитлеризмом? Я так понимаю.

И. А. Ефремов: И я подумал, с чем я больше всего знаком. Я знаю геологию, знаю науки более или менее широко. Я ведь интересовался всеми отраслями наук, так что в популярном смысле был знаком со всеми отраслями знаний. Знал море, любил его, а кто любит, тот знает море. И вот на эту тему стал писать рассказ «Встреча над Тускаророй». Вы помните, как идет корабль на Дальнем Востоке, наталкивается на затонувший обломок корабля, водолазы проникают внутрь, там находят запаянную банку и т. д. Потом второй рассказ написал «Озеро горных духов», чисто геологический.

А. Г. Галис: Пока держались крепко земли?

И. А. Ефремов: Да, держался крепко земли. И так написал несколько рассказов, и больше времени у меня не было, потому что я пришел в порядок, окунулся с головой в работу. Не будь такого перерыва в жизни, я бы наверное писателем не сделался.

А. Г. Галис: Позвольте, Иван Антонович, в этой случайности есть своя закономерность. Болезнь — довольно частое явление, и Вы же не можете только лежать или сидеть. Значит, нашлась форма деятельности; когда ноги не могли работать, Вы начали работать рукой.

И. А. Ефремов: Потом, когда я вернулся в Москву в конце 43-го года, я попросил одного из сотрудников отнести эти рассказы в «Молодую гвардию», просто для того, чтобы определить их литературные качества.

А. Г. Галис: Что, боялись?

И. А. Ефремов: Нет, нет, я спокойно относился, так как считал, что литературно они плохи, да и кто во время войны будет печатать такие рассказы никак не представлял себе. И поэтому я поручил это своему помощнику. Потом прошло месяца два — от «Молодой гвардии» ни ответа, ни привета, и я сказал своему помощнику: «Зайди и возьми их, чтобы они не валялись там». И в тот же день пришел оттуда молодой редактор Евгеньев и сказал, что рассказы очень понравились и их будут печатать. Это было подобно молнии.

А. Г. Галис: Это мне напоминает не столько молнию сколько письмо академика Сушкина по почте.

И. А. Ефремов: Потом началась прямо головокружительная писательская карьера, потому что эти рассказы напечатали в «Новом мире», потом в военных журналах: «Краснофлотце» и «Красноармейце», и вообще я стал сразу пользоваться успехом. Раз так, я написал еще два рассказа: «Алмазная труба» и «Обсерватория Нур-и-Дешт», и они тоже с успехом прошли.

А. Г. Галис: Как Вы считаете — повлияли качества проблемы или Вы пришли тогда, когда это было нужно?

И. А. Ефремов: Я пришел, когда это было нужно. Мне опять повезло в жизни. Именно это было нужно и пользовалось и пользуется большим успехом и читается с интересом. Видите ли, тут трудно сказать. Ведь в нашей литературе полностью отсутствовало это направление. Я помню, как Кассиль — хороший писатель — на каком-то писательском заседании сказал, что он читал мои рассказы, они ему нравятся, но они кажутся переводными с английского, до такой степени они не вяжутся с нашим направлением.

А. Г. Галис: И он стал переводить их с русского на английский? (Смех.)

И. А. Ефремов: И вскоре меня пригласил к себе А. Н. Толстой. Он тогда лежал в кремлевской больнице. Это было перед самой его смертью. Вторично нам не удалось повидаться.

А. Г. Галис: Автор «Аэлиты» и «Гиперболоида инженера Гарина» заинтересовался.

И. А. Ефремов: И он стал спрашивать, откуда я взял такой стиль, сказал, что его мои рассказы заинтересовали, что если это мой первый опыт, то его больше всего интересует, откуда я выработал у себя такой изящный и холодный стиль письма? И я ему ничего не мог сказать. Кроме того, я никогда не считал, что у меня какой-то особый, изящный и холодный стиль письма, — это его знание литературы, а я, по-видимому, на этих описаниях всяких геологических или описаниях ископаемых костей так набил руку, что могу писать.