Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

Прилетел я туда по служебным делам, провел совещание сотрудников КГБ Грузии. За три дня пребывания удалось кое-что увидеть в Тбилиси, побывать в Гори, провести несколько часов с Э. Шеварднадзе.

Встречи и беседы с ним произвели на меня положительное впечатление. Каких-либо отклонений от официальной партийной линии в его высказываниях я не заметил. Это был признанный партийный лидер, владеющий ситуацией, действующий строго в рамках решений руководящей партии. Того же требовал от других. Обращали на себя внимание его интернационализм, уважительное отношение к другим народам, особенно к русскому.

Запомнилось одно, показавшееся примечательным рассуждение Шеварднадзе о том, что центр недостаточно решительно руководит, снизилась требовательность, ослаб контроль. А вот республикам можно было бы дать побольше свободы вместе с повышением их ответственности. По его словам, не следовало преувеличивать опасность национализма, он уже не сможет быть явлением, с которым нельзя справиться.

Смешанное впечатление на меня произвело посещение Гори и Музея И.В. Сталина. Музей был практически пуст. Гид музея — сравнительно молодая, начитанная, с умными, выразительными глазами женщина — охотно рассказывала о Сталине, делая особый упор на его личные качества: скромность, непритязательность в жизни. Настойчиво предлагала ознакомиться с самыми последними записями в книге отзывов.

Узнав, откуда мы, а там был и Алексей Николаевич Инаури — председатель КГБ Грузии, она стала в открытую интересоваться судьбой музея, отношением к Сталину, подчеркивая, что была и остается его почитателем.

Я смотрел на нее, слушал и невольно думал, что в Сталине ее жизнь, закройся музей — и для нее и для других сотрудников оборвется почти все. Время ни с кем и ни с чем не считается. Только одни — более счастливы, а другие — более несчастны, у одних все в прошлом, а у других в будущем.

Вернулись в Тбилиси. Шеварднадзе заметил, что нельзя не считаться с настроением населения республики, значительная часть которого не только за сохранение музея в Гори, но и памяти о Сталине в Грузии и в Союзе. В словах самого Шеварднадзе сквозило резко отрицательное отношение к Сталину. Поэтому, когда сейчас Шеварднадзе пытается опереться на имя Сталина, за что получил поддержку грузинского общества сталинистов, я думаю еще об одном «кульбите» в его политической карьере. В то время у меня уже сформировалось собственное отношение к Сталину, и я невольно подумал о тех у нас в стране и за ее пределами, для которых переоценка в свое время отношения к Сталину означала по меньшей мере духовную трагедию.

Прошло немного времени, и в 1985 году судьба свела меня с Шеварднадзе в Москве. Как начальник разведки я довольно часто контактировал с ним как с министром иностранных дел в СССР.

Помню, за пару дней до назначения Шеварднадзе министром иностранных дел со мной затеял разговор бывший тогда председателем КГБ Чебриков. Он сказал, что возник весьма важный и срочный вопрос: кого следовало бы рекомендовать на пост министра иностранных дел и каково на этот счет мое мнение.

Я имел прямое отношение к международным делам, разумеется, знал немало товарищей, работавших на внешнеполитическом поприще. Я спросил: «А есть ли уже кандидатура или кандидатуры, проходящие стадию обсуждения?»

Чебриков ответил, что есть несколько кандидатур, но пока ни на ком не остановились. Он спросил, каково мое мнение, в частности, об отдельных членах политбюро. Причем, когда очередь дошла до кандидата в члены политбюро ЦК КПСС Шеварднадзе, он задержался, и я понял, что, возможно, речь идет именно об этом человеке.

Я ответил, что если обсуждается кандидатура Шеварднадзе, то, по-моему, следует воздержаться от этого шага. Не потому, что у меня плохое мнение о нем, для подобного суждения я недостаточно хорошо его знаю, а потому, что вряд ли будет по плечу Шеварднадзе «пересесть» с чисто внутренних проблем на внешнеполитические.

Затем я высказался в том смысле, что в Советском Союзе не всегда считались с тем, что внешняя политика — это профессия, и там должны работать профессионалы или, во всяком случае, люди, хорошо для этого подготовленные. Конечно, могут быть и исключения. В порядке освежения кадров в Министерство иностранных дел есть смысл направлять лиц из других ведомств и организаций, не исключение и пост министра иностранных дел, но в конкретном случае следует основательно подумать, ведь речь идет о замене Андрея Андреевича Громыко, и эта проблема имеет массу особенностей.

Во-первых, Андрей Андреевич человек, бесспорно, широко эрудированный, глобально и остро мыслящий. Он прошел всю служебную лестницу от рядового дипломата до министра иностранных дел.

Во-вторых, на этом посту проработал почти 30 лет, побил все рекорды, неизвестно, будет ли этот рекорд превзойден когда-нибудь в будущем.

Громыко обладал огромным опытом и, кроме того, научился, и это, пожалуй, самое главное, последовательно, мужественно, стойко отстаивать интересы нашего государства. Мир знает Громыко, мир с ним считается, и не случайно на его счету немало крупнейших дипломатических побед.

Возможно, некоторым Громыко казался слишком задержавшимся на посту министра иностранных дел, но это — уникальная личность, и потому не случайно его столь длительное пребывание на посту министра.

Шеварднадзе, разумеется, никогда не дотянет до Громыко, и мы поставим этого человека в крайне неловкое положение, поэтому есть смысл поискать другого.

Кроме того, как мне представлялось тогда, очень важно, чтобы на посту министра иностранных дел был представитель наиболее многочисленной национальности, населявшей Советский Союз. В данном случае желательно, чтобы им был русский.

Мне показалось, что я убедил Чебрикова. Он сказал, что обязательно переговорит с Горбачевым, во всяком случае, он разделил мои соображения.

Однако через пару дней вышел указ, а до этого решение политбюро ЦК КПСС, и вместо Громыко на пост министра иностранных дел был назначен Шеварднадзе.

Позже я много раз вспоминал свой разговор с Чебриковым и очень жалею, что не вышел сам на Горбачева. Правда, особых возможностей прямого выхода на него у меня тогда не было, однако ради такого случая можно было бы попытаться это сделать.

По отзывам товарищей из Министерства иностранных дел, Шеварднадзе очень тяжело входил в дело. Он понимал, что не все вопросы можно решить с ходу, а гордость и самолюбие делали свое дело, и потому он рассматривал проблемы с налета, быстро принимал решения, порой не просчитывая, к каким последствиям они могут привести.

Вот эта черта — быстро принимать решения, не разобравшись во всех деталях и, самое главное, не оценив, к каким последствиям это может привести в будущем, была характерной для Шеварднадзе. Эта особенность превратилась в стиль его работы, распространилась на все возглавляемые им ведомства, что принесло огромный вред нашему государству. При подобном стиле оказывался невостребованным большой интеллектуальный и профессиональный потенциалы коллектива дипломатов, превращавшихся в простых исполнителей, а то и просто созерцателей.