Степан Швец - Рядовой авиации [Документальная повесть]

В ленинградском аэропорту Евгений встретил друзей, товарищей, знакомых. Радость встречи с друзьями и одновременно горечь от потерь вызывают в Душе особые чувства. Человек в подобной ситуации больше тянется к людям, дорожит старой дружбой, обретает новую. Дружба цементирует, сплачивает людей на борьбу. В борьбе, в сражениях с врагом за общее дело в человеке проявляются такие качества, о которых он раньше и не подозревал: решимость, смелость, отвага, мужество, готовность грудью встать за правое дело. Дружба и любовь — стимул борьбы: есть за кого бороться, есть за что сражаться. Только боевая дружба и благородные цели делают людей сильными, смелыми, непобедимыми.

Сказано это не для красного словца. Пусть это будет прологом к тому, о чем будет рассказано впереди.

За старшего в аэропорту был начальник политотдела Управления Виктор Павлович Легостин. Он искренне обрадовался встрече с Борисенко и тут же, прямо с ходу, предложил ему почетную работу — быть шеф-летчиком А. А. Жданова, руководителя ленинградской партийной организации. Легостин давно подыскивал подходящую кандидатуру, а тут вдруг появился всепогодный пилот — то, что надо.

Он настойчиво уговаривал Евгения, и тот сдался. Теперь нужно немедленно ехать в штаб ВВС, начальником которого был генерал Новиков, впоследствии командующий ВВС Советской Армии.

В таком виде ехать на прием к высокому начальству неудобно. Евгений зашел в санчасть, его перебинтовали.

Потом он поехал на свою квартиру. Все оставалось на местах. Открыл гардероб. Там висела одежда жены и дочери. Потрогал их руками, словно прикоснулся к родным людям… Сюда ехал, думал о предстоящем приеме у начальства, а теперь все мысли о семье, и он с трудом взял себя в руки.

Он надел лучший форменный костюм пилота ГВФ и отправился с Виктором Павловичем на прием. Начальник штаба ВВС принял его, расспросил о житье-бытье, а Виктор Павлович доложил о Борисенко как летчике. Евгений дал согласие на новую должность.

Все это произошло так быстро, что Борисенко на время как бы забыл свой полк, погибших друзей. Ленинград, несмотря на разрушения, напомнил ему о мирном довоенном времени. Тот же аэропорт, та же деловая и служебная обстановка, тот же начальник, которого Евгений уважал как человека — Виктор Павлович Легостин. И он принял предложение как обыкновенное перемещение по службе, а оказалось…

А оказалось — свернул на обочину.

«Да, все уладилось как нельзя лучше. Почетная работа — не каждому предложат такую. Жить буду дома, в своей квартире, в привычных условиях. А там, как сложится обстановка, можно вызвать и семью…»

Все эти «за» он перечислял, уже будто оправдываясь перед кем-то, он гнал от себя эту мысль, но в душе нарастал протест. И все с большей силой. Чтобы отвлечься, он решил отправиться в город, а вернее, — остаться наедине с собой, утрясти свои душевные распри. Надо было решить главный жизненный вопрос: оставаться или ехать на фронт. На этот вопрос, казалось, легко ответить, но в данном случае ответ еще не созрел, оставались только доводы «за» и «против».

Вот в таком примерно положении оказался сейчас и Евгений. Конечно, будь то перед войной, лучшего предложения и желать не надо. Почет, уважение и полная самостоятельность в летном деле. Но ведь сейчас война. А где же совесть? А как же клятвы, обещания, заверения? А как же друзья? Старые и новые, боевые друзья?

Война, блокада резко сказались на внешнем облике Ленинграда и на образе его жизни. Евгений помнил нарядные улицы, проспекты города, площади, музеи и театры, дворцы и фонтаны, набережные и мосты. Любил в свободное время прогуливаться по городу с друзьями, с семьей и все время восхищался красотой своего города, его оживленностью, добродушием ленинградцев.

Борисенко ходил по знакомым улицам, проспектам. Город помрачнел, посуровел. Вместо веселых, улыбающихся людей ходили по городу озабоченные жители, походка их была торопливой, они не выходили на середину улицы, а прижимались к домам, оглядываясь, остерегаясь.

Борисенко обошел центр и прилегающие к нему улицы, проспекты и, конечно, пришел к Смольному. И везде — пугающее опустение. Часто попадались полуразрушенные здания, развороченные мостовые, воронки от бомб и снарядов. На домах предупреждающие надписи: «Внимание, эта сторона улицы обстреливается артиллерией фашистов», «Бомбоубежище находится под домом №…», «Будьте внимательны»…

Кое-где у домов на улице выложен домашний скарб для продажи, но покупателей не было.

Удрученный увиденным, Борисенко искал общения с людьми, ему хотелось заговорить с кем-нибудь. На улице Некрасова он увидел женщину лет сорока и девочку-подростка и остановился, разглядывая разложенный товар. Здесь чего только не было: картины, фарфор, хрусталь, столовое серебро, посуда и всякая мелочь. Все добротное, уникальное, ценное. Приобреталось оно, видимо, десятилетиями, веками. Как потом он выяснил, эти вещи принадлежали семье ученого, профессора-химика, погибшего недавно во время бомбежки. Его отец и дед тоже были учеными-химиками. Теперь жена и дочь остались одни, без всяких средств к существованию. Они продают вещи, чтобы на вырученные деньги достать хоть какие-нибудь продукты. Но никто ничего не покупает. Евгению захотелось утешить этих людей, но где найти слова утешения в такое суровое время в блокадном городе, когда страшный голод уже протянул свою смертоносную лапу, пытаясь задушить ленинградцев голодной смертью. Тут не до ценностей, не до семейных реликвий.

— Купите у нас что-нибудь, ради бога, купите! — умоляли женщины.

Борисенко раздумывал.

— Берите, что хотите, платите, сколько найдете нужным, только купите что-нибудь.

Чтобы как-то отвлечь женщин, Евгений спросил:

— А рояль у вас есть?

— Есть, конечно, старинный, фирмы… Пройдемте в квартиру, посмотрите, — с радостью пригласили женщины.

Делать нечего, придется идти в квартиру, раз напросился. Да к тому же и время есть. Собрали вещи и пошли. Борисенко искренне удивился той роскоши, какую он увидел в квартире. Дом-музеи изящных искусств. И не то чтобы домашний антикварный магазин, а все именное, заслуженное, преподнесенное в честь… или за заслуги…

Лепные карнизы и круги над люстрами, паркетный пол, украшенный орнаментом, камин с изразцовым кафелем, дорогие картины на стенах, портреты ученых предков, уникальная библиотека, богатая старинная мебель, дорогая фарфоровая и хрустальная посуда в застекленном буфете. Борисенко подумал, что все эти семейные реликвии, естественно, очень дороги этим людям. Но все это может погибнуть в развалинах от фашистской бомбы. А сколько таких домов и квартир в Ленинграде! Ведь это же и народная ценность, рассуждал он, хотя она в данном случае и личная. И все это фашизм намеревается предать огню, уничтожить Советскую власть.